Читаем В сторону света полностью

В сторону света

Прячут глазки тела-пассажирчики, ближе к лицам подносят дешёвые романы. Запах грязного тела щекочет им ноздри, кажется, что он впитывается в поры. Тела нервничают.

— Денег давайте, сытые сволочи. Расселись тут…

Нищенка последовательна, никуда не спешит. Впереди холодная московская ночь в подворотне Сиреневого бульвара. Сверлит острыми глазками публику (может, где-то что-то плохо лежит), передвигается, как на охоте, мягко.

Михаил Иванович тем временем закипает. Розовые кулачки обнаруживают присутствие вен. Теплокровные мы да мягкотелые. Поберёг бы себя старичок, ведь через пятнадцать минут одну трамвайную рельсу перейти нужно.

Нет же, бунтует дух, переполнена чаша.

— Развелось вас тут! — выплёскивает негодование Михаил Иванович. — Я всю жизнь в болотах службу нёс, чтобы теперь вас, дармоедов, кормить! Пошла вон отсюда!

Старик поднимает смешной кулачок и машет им в воздухе. Жёлтые усики на круглом лице встают дыбом и шевелятся.

Нищенка на секунду теряет контроль, но тут же ориентируется и бросается на пенсионера, сопровождая нападение самыми скверными эпитетами.

Вагон медленно подъезжает к открытому перрону.

— Станция «Измайловская». Уважаемые пассажиры, выходя из вагона, не забывайте…

Михаил Иванович и нищенка с ребёнком в руках, ощетинившись, пляшут, брызгая слюнями.

— А! — бросается в наступление мужчина.

— Ш-ш-ш! — скалится женщина, отступая.

— А! — кричит ребёнок.

На улице глубокий вечер. В парке за забором метро гуляют влюблённые пары, слышится пьяная речь. Большая Луна над лесом томится в скорбном ожидании утра.

Ветер приносит в вагон метро прохладу и сырость.

Баталия продолжается. Раскрасневшийся Михаил Иванович, обидевшись за всех славян разом, пытается как можно глубже воткнуть нож оскорблений в несчастную грязную оборванку. Но нищенка, вопреки убеждению о всеобщей женской слабости, давно обросла чешуёй, и даже дитё на руках не мешает её обороне.

Офицер запаса, уважаемый всеми своими родственниками пенсионер, раздосадованный, почти побеждённый морально, хватает женщину за кофту и резким толчком выдворяет вон. Тут же ворота вагона слипаются, отрезая возможность конфликту продолжаться.

Публика внутри начинает хлопать в ладоши: «Так и надо этим попрошайкам!»

Тело, жалкое, потное, чувствует, как под его ногами растёт пьедестал. Михаил Иванович через четыре минуты будет раздавлен, теперь же высоко поднимает холёный подбородок. Он святой в глазах пассажиров. Жаль, что за подобную святость сложно наказать в уголовном порядке.

У-у-у! Электричка с грохотом въезжает в туннель.

Тело поворачивается к окну с надписью «Не прислоняться». Михаил Иванович смотрит на своё отражение в стекле и видит Бога…

Открой рот, я хочу убедиться, что у тебя есть язык

Учредитель сидел на кресле и курил. Его холёное лицо несло на себе тяжесть только что выпитой банки пива: «Проходи, редактор, садись. Сейчас я буду засовывать жало в твоё творчество. Я тебе, быдло, напомню, кто здесь заказывает рок-н-ролл…»

Учредитель берёт полными пальцами гранки свежего номера. Кажется, что уже в этот момент листы становятся грязными.

* * *

Девяносто восьмой год… Оренбург. С коллегой журналистом тащим по ступеням завёрнутый в штору компьютер. В газете сменился собственник. Кабинеты редакции того и гляди опечатают. Журналисты в спешке уничтожают всё мало-мальски ценное — все черновики, записи, информацию на жёстких дисках. Спешим утащить из офиса личный компьютер моего коллеги.

— Так, — охрана перед выходом тщательно изучает разрешение на вынос объёмистого тюка. — Макулатуру, значит, выносите? Тут в бумаге макулатура значится.

— Да-да, макулатуру, — отвечаем, и в этот момент на пол громко падает компьютерная мышка.

Один из охранников подмигивает:

— Вот она ваша гласность, борзописцы! Идите, ребята, с Богом!

* * *

Учредитель не спеша перелистывает страницы газеты: «Нет, вы недостаточно меня облизываете. Чаще надо облизывать, и… с чувством, что ли…»

Смотрю на его лицо, в эти надменные очки: «Сколько лет ты пьёшь мою кровь? Десять, двадцать?»

* * *

Двухтысячный год. Москва. Третью неделю вызваниваю высокопоставленного чиновника на предмет интервью. Наконец, ленивая в доску секретарша делает одолжение и соединяет меня со своим шефом:

— Ну всегда, когда я с похмелья болею, пресса атакует. У меня своих средств массовой информации достаточно, чтобы с вами ещё разговаривать. Впрочем, напишите текст интервью сами, я потом внесу коррективы, и вы опубликуете…