В сторону света

Лето только начиналось, но даже самый сильный дождь уже не мог отмыть воздух от пыли. Солнце, потея, цеплялось за выжженную степь и корчилось от осознания собственной жаркой силы. Одинокий пепельно-грязный карагач, на грех выросший среди мертви, не находил в себе силы шевелить ветвями, и листья его сжимались в узкие трубки.

Даша пятый раз за свою короткую жизнь смотрела в окно, но раскинувшийся перед её детскими глазами пейзаж не разжигал любопытства, а казался серым и скучным.

Тихо стукали мамины спицы, отсчитывая улетающие навсегда секунды дарьиного детства, и потрёпанная кукла одним целым глазом смотрела с антресолей на семейство, будто по-человечески прочувствовала повисшую в воздухе тоску.

Со стуком спиц шли годы, но за окном на задних лапах по-прежнему стоял суслик и любовался всё тем же пожухлым карагачом.

Где-то далеко жизнь имела обыкновение меняться. Там за горизонтом росли настоящие полевые цветы, в туманной дымке оптом рождались принцы на белых авто с красными номерами. Здесь же один-единственный жених на весь околоток опять терзал свою пьяную пятиструнку и срывающимся голосом вторил скрипу несмазанной своей телеги.

Даша собиралась скоро, ибо боялась, что не сможет уйти. Её давно влекла столица, она шла воевать за своё счастье.

Быстро пожелтели деревья, на мостовых выступила изморозь. Дарья стояла под мигающим жёлтым светофором и пыталась продать мамино колечко. Очень хотелось есть, но решительно не на что было позволить себе такую роскошь.

— Ну, купите кольцо, — канючила она, обращаясь к проходящему мимо парню. — Настоящее серебро, я не обманываю.

Юноша, видно устав от такого напора, полез в кошелёк, засунул банкноту Дарье в блузку.

— Смотри не пропивай! — назидательно пригрозил он и, не взяв побрякушки, скрылся в подворотне.

Счастливая девочка спешит в общагу к подруге, нагибаясь по пути за большим и аппетитным окурком. Ей нравится ночь, этот таинственный полумрак арок, мостов, этот дёшево сверкающий неон. Она почти счастлива и с трепетом сжимает в кармане хрустящие деньги.

Подруга опять не открыла дверь, и Даша осталась дремать на койке у вахтёра. Он очень интересный парень и знает много поэтических слов. Его рука нежно поднимается от дарьиного колена, а губы нашёптывают что-то из Канта. Что же поделать, столице нужен интим. Дарья в блаженном полузабытьи сгибает сильными пальцами дужку железной кровати. Пальцы её были сконструированы для коровьего вымени, длинные, цепкие, они теперь совсем не востребованы.

Утром у девушки последний экзамен. Перед тем как уснуть, она представляет себе грузную фигуру председателя комиссии. Улыбка озаряет дарьино лицо, ибо очень хочется ей завязать его галстук на своей милой ножке.

Спустя три дня она уже лезет в квартиру к учёному мужу по водосточной трубе, приводя в восторг престарелых завсегдатаев дворовых скамеек. Вот и балкон, обескураженный педагог, краснея, пытается что-то объяснить другой институтке, которая пришла часом раньше.

Очередная ночь сменяется дождливым утром. Мокрый рассвет рдеет над серой новостройкой, гасит тусклые звёзды и яркие вывески. Выброшенный на обочину жизни, я просыпаюсь в кювете от шелеста шагов и вижу, как тысячи Даш с надеждой бредут за своим долгожданным счастьем…

«Товарищ капитан, у меня сессия… с понедельника»

Часть первая

Вчера сдали первый экзамен. Рассуждали об Аграновском и Кише. Пили пиво и кофе. Курили и пели. К часу потекли на свежий воздух. К утру находили себя у отопительных батарей.

* * *

Солдат проснулся рано. Рядом валялись книги и шпроты. Стакан с водой прилип к крышке стола. Перевёрнутое варенье распространяло по комнате запах дома и тепла. Эстеты дрыхли вповалку.

— Сегодня парко-хозяйственный день, — заявил воин, тормоша за плечо сладко спящего Макса. — Ты моешь посуду, мы с Тараканычем займёмся остальным.

* * *

Макс был в состоянии крайнего возбуждения. Его маленькое кривое лицо по обыкновению розового цвета сейчас вобрало в себя всю гамму пурпурных оттенков. Раскосые глаза рассыпали вокруг искры, тонкие злые губы обнажали маленькие прокуренные зубы.

— Да какого чёрта ты здесь солдафонить начал! — кричал он, и в этой фразе сливалось воедино всё присущее его натуре пренебрежение к окружающим.

Тараканов, вечно воспринимающий действительность через завесу сна, почёсывал мятый затылок и кивал головой.

— Зачем со своими законами в чужой монастырь? — дополнял он вскипающего Макса.

Часть вторая

День, окончательно изрезанный суетой, спешил покинуть Свободный. На посёлок прессом неуклонно ложилась ночь. Скрашивая убогость облезлых домов, она заглядывала в окна и шумела последним альбомом «Агаты Кристи», который весь вечер гонял у себя дома упившийся в зюзю старший прапорщик запаса. Город-тюрьма с ироничным названием Свободный прожил и выплюнул ещё один день и медленно, со столичной важностью приготовился ко сну. Редкий гражданский, словно перебежками, пересекал улицу, и она опять приобретала своё безлюдное состояние.