В стране чайных чашек

Но после того, как Парвиз в шерстяной шапочке и шарфе появился в кафе, где сидели они с Сэмом, после странно молчаливого возвращения домой, ей все чаще казалось, что между ними что-то сломалось, словно из множества связывавших их нитей одна или две оборвались, а остальные натянулись сильнее. Дария знала, что не сделала ничего плохого. И Парвиз это тоже знал – она была в этом уверена, – и тем не менее…

Дария хорошо помнила те несколько минут, когда она сидела за столиком между Сэмом и мужем. Она чувствовала повисшее в воздухе странное напряжение, но не могла определить его природу. На занятиях у Миранды Катиллы они с Сэмом по-прежнему сидели рядом и по-прежнему выходили вместе на улицу во время перерывов, чтобы поболтать. Что может быть плохого в разговорах? И все же, все же…

Смятение, которое испытывала Дария, делало поездку в Иран еще более привлекательной. Уехать и вернуться. Главное, не думать о том, как трудно ей было когда-то решиться перебраться в Америку.

В первые несколько недель в Нью-Йорке Дария продолжала машинально высматривать поблизости тех многочисленных родственников, членов большой семьи, которых она любила. Но их не было. Каждый раз, когда она замечала на улице какую-нибудь свою ровесницу в сопровождении женщины, которая могла бы приходиться ей матерью, ее сердце болезненно сжималось. Эти взрослые женщины со своими матерями – как же она им завидовала! Когда-то у нее тоже была мать и еще многое другое. У нее было почти все.

Прошлого не изменишь, сделанного не воротишь.

В первые годы, когда они уже жили в своем домике в Квинсе, Дария ждала в гости каких-нибудь родственников. Она заваривала чай, накрывая чайник толстым полотенцем, пекла пахлаву и выставляла на стол чисто вымытые стаканы, но никто так и не приехал.

Не раз и не два Дария вспоминала, как она когда-то жаловалась на слишком частые семейные обеды и ужины, которые устраивали ее родители. «У нас же совсем не остается времени для себя!» – говорила она, точнее – говорили ее молодость и наивность. Как же она была глупа! Живя в Америке, Дария готова была отдать все что угодно за возможность устроить праздник, на который можно было бы пригласить всех родственников, ближних и дальних, умерших и живых. Увы, от огромной семьи остались сначала только они пятеро, а теперь их и вовсе было двое: она и Парвиз.

Американцы с таким рвением занимались самыми обычными делами, словно жизнь была невероятно короткой и они чувствовали необходимость потратить все свои силы и энергию непременно сегодня, сейчас. Они с невероятной скоростью носились по торговым залам универмагов, толкая перед собой огромные тележки, нагруженные всякой всячиной, мчались на встречи, спешили за детьми в детский сад, торопились сделать дела, записанные в их ежедневниках. Они постоянно посещали врачей, регулярно встречались с психоаналитиками, покупали наборы домашнего мастера и свято верили, что высокая самооценка и уверенность в своих силах способны решить все проблемы. Они действовали так, словно каждый их поступок совершался ради самого поступка, а не ради какой-то важной (или не очень) цели. Жизнь была для них гонкой, в которой непременно нужно прийти первым. Они суетились и мельтешили, словно скорость была единственным, что имело значение, и верили, что слова способны обратиться в реальность, если повторять их как можно чаще. Как случилось, что Парвиз – ее муж и к тому же врач! – купился на эту шелуху? Этого не должно было случиться, но он заглотил наживку вместе с крючком и грузилом и теперь постоянно твердил одни и те же навязшие в зубах мантры и суетился, совершая уйму ненужных телодвижений.

Да, этого не должно было случиться. Не с ними. Они были другими, они знали, как нужно себя вести, как держаться, если хочешь добиться уважения – уважения в первую очередь к самому себе.

Но Дария понимала, что жизнь – вещь жестокая. Проходит молодость. Блекнет красота. Дети вырастают. За одну ночь меняются политические режимы. Фундаменталисты ломают жизни молодым. Гибнут под бомбами матери. Не понимала она другого: почему окружающие ведут себя так, словно ничего особенного не происходит.

Возможно, именно поэтому она так любила Кавиту и Юн-ха. Эти две женщины умели видеть суть, а не только блестящую оболочку. Да и Сэм тоже понравился ей неспроста. Он, хотя и был американцем, умел заглянуть в глубину и различал то плохое и хорошее, что происходит за праздничным фасадом. Сэм никогда не спешил, не суетился попусту и готов был сидеть спокойно и слушать. Мало кто из ее знакомых был до такой степени в мире с собой и с окружающими.