В стране чайных чашек

Бывали минуты, когда Дария почти стыдилась своей тоски по родине. Как можно тосковать о месте, где правят жестокие законы и царят подавленность и уныние? Но проходило время, и она снова начинала сознавать, что ее страна – это не только исламская диктатура и террор. В Иране по-прежнему жили ее отец и сестра. В саду их дома по-прежнему росли лимоны и гранаты. Никуда не исчезла персидская поэзия, которая ей так нравилась. Ее предки – много, много поколений предков – строили на этой земле цивилизацию, создавали культуру, и все это они завещали ей, передали в наследство, которое не облагалось никакими налогами, кроме одного – налога верности. Иран был ее домом. Да, для Мины дело обстояло, наверное, иначе. Почти наверняка иначе это было для Парвиза, но для Дарии Иран оставался родным домом, в который обязательно нужно вернуться.

Вот почему, когда Мина заявила, что собирается съездить в Тегеран, Дария почувствовала, как сладко заныло сердце. Она, однако, прикусила язык. Как она могла сказать дочери, что уже много лет хочет этого больше всего на свете? Как она могла разбить сердце Парвизу, которому так нравилось в Америке, сказав, что с нетерпением ждет любой возможности побывать там, где она родилась и выросла? И, разумеется, Дария никогда бы не решилась отпустить Мину одну.

Домой. Домой! Домой!!!

Это было правильно.

Так правильно, как только может быть.

12. Над площадью Азади

Мина нервничала и все время проверяла дорожную сумку, в которой лежало несколько головных платков – на случай, если один потеряется или испачкается. Дария спокойно стояла рядом, почти касаясь ее плечом. Они ожидали посадки на свой рейс, и вокруг толпились люди с чемоданами и сумками, набитыми подарками, платками и плащами. В руке Дария держала ту же самую косметичку, с которой пятнадцать лет назад уезжала из Ирана. Согати – подарки и сувениры для племянников и племянниц – они отбирали очень тщательно. В их чемоданах лежали футболки и кошельки с надписью «Я люблю Нью-Йорк», «снежные шарики», перчатки с разноцветными пальцами, маленькие копии статуи Свободы и американские кремы для лица.

С Парвизом, Кайвоном и Хуманом они попрощались у поста безопасности. Когда они миновали рамки металлоискателей, Кайвон послал им воздушный поцелуй, Хуман хмурился – он очень волновался за мать и сестру. Парвиз храбро расправил плечи и поднял вверх большие пальцы обеих рук. Пусть все идет своим путем, и да свершится воля Аллаха, сказал он в конце концов, но сейчас Мина видела, что его лоб блестит от испарины. Наверное, он тоже переживал за них обеих.

В Амстердаме им пришлось бежать бегом через весь аэропорт, чтобы попасть на стыковочный рейс. Но оказалось, что спешили они зря. Вылет задерживался, и у выхода на посадку на тегеранский рейс собралась небольшая толпа женщин в платках и длинных плащах, которые жадно жевали хот-доги и запивали их пивом.

– Наедаются про запас! – Сидевшая у самого выхода полная пожилая женщина улыбнулась Мине. – Уж там-то они не получат ни спиртного, ни свинины. А вам, дорогие мои, пора надеть платки. Как только вы подниметесь на борт этого самолета, вы окажетесь на иранской территории.

Мина поспешно достала плащ и надела. Эта одежда была очень похожа на официальный исламский рупуш – длинный кардиган, который всем женщинам предписывалось носить в общественных местах. Потом она туго повязала голову платком, машинально подумав о том, много ли на борту самолета окажется женщин, которые едут в Иран впервые или впервые после начала войны.

Дария тоже надела плащ и платок, после чего обе встали в очередь на посадку.

В самолете, хотя это и была «иранская территория», тоже не было ничего страшного: из динамиков звучала классическая музыка, стюардессы (все в хиджабах) приветливо улыбались пассажирам.

– А-а, это вы! – К ним приблизилась пожилая женщина, которая заговорила с Миной у выхода на посадку. – Будем, значит, сидеть вместе. Пусть молодая ханум… – она показала на Мину, – …садится у окна, вы… – обратилась она к Дарие, – …в середине. Я сяду у прохода, а то ноги отекают. Ну и тяжесть!.. – Женщина показала на свою ручную кладь. – Попрошу стюардессу положить ее на полку, самой мне это не под силу. Кстати, меня зовут Бадри-ханум.

– Давайте я помогу… – Мина взяла в руки ковровую (совсем как у Мэри Поппинс) сумку женщины и запихнула в верхнее багажное отделение.

– Ах, какие они молодые и красивые! – воскликнула Бадри-ханум, когда мимо нее проходила одна из стюардесс. – Помните, когда-то от всех стюардесс при приеме на работу требовалось быть молодыми и симпатичными – особенно на зарубежных линиях?! – добавила она, словно опрашивая остальных пассажиров.

– Я помню, ханум, – послышался откуда-то сзади пожилой мужской голос, и несколько пассажиров засмеялись.

«Молодая и симпатичная» стюардесса сверкнула улыбкой.

– Конфеты? Леденцы? Шоколад? – напевно проговорила она, протягивая поднос, на котором лежали различные сладости, и Мина выбрала карамельку с нарисованным на обертке лимоном.