До конца вечеринки Мина просидела на кухне. Рамин рассказывал ей о Коннектикуте и о своей работе в архитектурной компании. В Америку он перебрался, когда ему было пятнадцать, а сейчас приехал в Иран, чтобы повидать бабушку, которая была тяжело больна и лежала при смерти. Упомянул он и о том, что ему пришлось заплатить изрядную сумму, чтобы сразу по приезде его не призвали на военную службу (как и большинство беженцев, он не отслужил обязательный двухлетний срок в вооруженных силах).
– Вы очень рисковали, – сказала Мина, потягивая холодный шербет, который смешал для нее Рамин. – Вас могли отправить в армию.
– Я очень любил свою бабушку, – негромко объяснил он. – Мы всегда были очень близки. Во время Революции она жила с нами, но потом… Я знал, что возвращаться в Иран очень рискованно, но я не мог не увидеться с ней, быть может, в последний раз. Родители отправили меня и брата в Америку сразу после Революции, когда я был подростком. С тех пор я больше ни разу не видел бабушку – даже попрощаться как следует нам не довелось. В Америке мы с братом поселились в Калифорнии у нашего дяди. Нам тогда казалось – пройдет месяц-полтора, и мы вернемся, но прошло шестнадцать лет. Я не мог не приехать!
Он поднялся и взял у Мины опустевший стакан, чтобы сделать ей и себе еще по порции шербета (для этого он использовал бутылку вишневого сиропа, которую Сури оставила на столе). Мина наблюдала, как он размешивает сироп в воде, которая становится все краснее. Как только Рамин снова сел на табурет рядом с ней, она сразу забыла и о громкой музыке, которая пробивалась в кухню сквозь плотно закрытую дверь, и о разгоряченных телах танцоров в соседней комнате. Почему-то это ее больше не волновало.
Они еще немного поболтали, потом дверь кухни распахнулась и внутрь влетела Бита. Ее волосы растрепались и стояли дыбом, как львиная грива, лицо блестело от испарины, но макияж оставался на удивление невредимым.
– Мина? Мина!.. – От вина ее язык слегка заплетался. – Ах вот ты где!.. – Она резко остановилась, увидев, что Мина и Рамин сидят рядом на кухонных табуретах и беседуют, сблизив головы и держа в руках стаканы с вишневым шербетом.
– О-ох… – пробормотала Бита. – Я вижу, у тебя все в порядке. Все хорошо. А я было подумала… – Она лукаво улыбнулась и, пятясь, отступила обратно к двери. На пороге Бита развернулась и вышла.
Рамин посмотрел на Мину долгим взглядом.
– Похоже, Бита права. У вас все в порядке, – проговорил он, не отрывая взгляда от ее лица.
Мина почувствовала, как у нее снова запылали щеки.
– Да, все в порядке, – тихо ответила она, приподняв стакан. Рамин поднял свой, и они осторожно чокнулись. И в мгновение, когда их стаканы с негромким звоном соприкоснулись, с глаз Мины словно спала какая-то мутная пелена. Черные пятна тоже стали меньше, превратились в крошечные точки, исчезли…
Да, тихий музыкальный звон бокалов странным образом ей помог. Теперь она видела отчетливо и ясно.
Серое ночное небо порозовело. Приближался рассвет, и с минаретов зазвучали крики муэдзинов, возглашавших час утренней молитвы. Вечеринка закончилась, и гости Биты, надев предписанные исламом плащи,
Когда все гости разошлись, Бита и Мина улеглись в одну кровать. Дария еще раньше сказала, что предпочла бы, чтобы дочь заночевала у подруги, так как в этом случае ей не пришлось бы беспокоиться, как Мина доберется до дома в столь поздний час. Час на самом деле был не поздний, а ранний, но заснули девушки не сразу. Они долго обсуждали вечеринку, причем Бита подробно рассказала подруге о новых союзах и связях, начало которым было положено сегодня во время танцев. Перечислила она и имена лучших танцоров, перед которыми преклонялась, но Мина слушала не очень внимательно. Единственным, о ком она могла думать, был этот иранец из Коннектикута. Снова и снова она вспоминала их разговор в кухне и то, как он на нее смотрел. Уходя, Рамин снял с крючка в прихожей свою куртку и, поблагодарив Биту за приятный вечер, повернулся к Мине.
«Спокойной ночи».
«Скорее – доброго утра», – ответила она, показывая на розовеющее небо за окном.