В стране чудес

Степан не уставал удивляться тому, что бабья работа спорилась в его руках – будто помогал кто. Уже и не верилось, что почти год назад потерял раскрасавицу любушку-жену вместе с чадом нерождённым. Стирались из памяти думы, что нет более путей, чтобы жизнь к спокойствию души повернуть. Да видно из благословенной Велесом осины в избе доска имелась – уходила день за днем чёрная печаль, оставляя в памяти светлый образ тихой да ласковой супружницы.

Уж срок подходил новую невесту искать и заново брак заключать, помня данное умирающей Машеньке обещание. Та, готовясь ступить в Семарглово царство, еле слышно попросила:

– Сердешный, не выплакивай глаза и не хорони себя заживо в моей могиле. Обещай, что к Жаворонкам¹² в избу приведёшь новую наречённую – пусть станет она тебе опорой и помощницей.

Сначала Степан и слышать не хотел о поисках невесты, как похоронил любимую, так в избе заперся, и запил по-чёрному. Но стали происходить в дому странности: то начатая бутылка потеряется, то мышь дохлая в кружке с настойкой перцовой утопится, то сам хозяин стакан с самогоном перевернёт.

«Так пить – только добро переводить», – вспомнил верховой любимые слова свата. Плюнул и прекратил себя жалеть. Да и дел накопилось.

Бабы своими причитаниями под окнами – это сколько же силы надо, чтобы три дня и три ночи завывать о его горе! – душу почище упыря вытягивали. Голосили разное: «Как бы не повесился с горя!», «Какой хозяин сгинул! Вся деревня на нём держалась!», «Жену в гроб загнал – вот и тянет она его к себе!», «Это она от его мужицкой силы занемогла! Не выдержала баба!», «Такой мужик пропадает! Свободный! Теперь держись, девки, верховой у нас завсегда своего добивается!», «Не больно-то он и плечист!», «Зато жилист, хитер, аки голодный волк и… борода знатная!». Много нового узнал о себе Степан. А уж как вышел третьего дня из избы – косматый, в старом тулупе, со стойким перегаром – так и разбежались бабы, собравшиеся во дворе на рыдания-посиделки. Только семечки во все стороны полетели – сиротливым воробушкам угощение, а деревне смеха на неделю.

А ещё, после девятого дня, стали сны приходить занятные – вроде любушка жива, всё по дому ходит да тихие песни поёт, слов не разобрать, но сердце греют, стужу выгоняют, весну и надежду скликают. А как проснёшься, будто силы прибавляется в руках – все лишь удивлялись, как у верхового за троих работа спорится.

Быстро приметил Степан, что жена грезится только когда он один в доме. Разогнал сочувствующую родню и баб, готовых в хозяйстве помогать, да и стал вдвоём с котом быт налаживать. Зато Марьюшку почитай каждую ночь видел.

***

Праздник Солнцеворота в Кислой Ягоде готовились встречать с размахом… деревенским размахом. Разбазаривания с трудом наживаемого добра Степан не допускал. Это столичным гулякам деньги легко достаются, а верховому небольшой деревни приходилось каждое зёрнышко учитывать, каждую ягодку примечать, каждую скотинку нумеровать, ну и каждого работника подгонять – куда же без этого!

Самая длинная и тёмная ночь в году только входила в свои права. Уже на рассвете с рождением молодого Солнца должны были начаться празднования: шумные гуляния с обильными яствами да благодарственными песнями щедрому Велесу. Ощущение краткого момента полного покоя и мимолётного счастья прервалось громким стуком в дверь. «Гостей в такой мороз – только чёрт бы и привез!» – успел подумать Степан и, спрятав недовольство поглубже, поспешил к нетерпеливым гостям – человека три, судя по сотрясанию избы.

– Кому не спится?! Жена под бочок не пускает? Все празднования завтра, а сегодня дайте вздохнуть от трудов праведных.

Из-за двери послышался насмешливый голос:

– Открывай, верховой. Иначе всю деревню побудим. По делу я к тебе, – вслед словам последовал удар такой силы, что добротные дубовые доски двери треснули в нескольких местах. – Открывай, Степанушка, иначе хуже будет.

Пришлось отпирать – в мороз с сенями нараспашку останешься.  Не успел Степан засов отодвинуть, как порыв леденящего ветра ворвался в натопленное помещение, распахнув дверь настежь и явив очам не дюжих парней разбойничьего вида, а бледного паренька в рваной рубашонке да дырявых штанах. Больше всего поражало, что малец стоял в быстро тающем под ногами снеге совершенно босой. Спутанные, серые – почти седые – волосёнки завешивали половину лица, оставляя видным один глаз. Остальные черты терялись – стоило поймать взгляд этого ока, подобного и цветом, и бездонностью болоту. Будто проваливался разум, оставляя непонятную тоску и трусливую дрожь в сердце.

С трудом Степан вынырнул из грязно-зелёного омута единственного глаза отрока – громкое и требовательное блеянье чьей-то козы вернуло сознание хозяину.

Верховой огляделся, не понимая как коза могла незаметно пробраться в дом, но заметил только в трёх шагах от себя огромную, худющую собаку, покрытую множеством проплешин.