В Стране Дремучих Трав

— Не брали? Ну и хорошо. Может, моя Зинуша припрятала. Потом ее спрошу. Спит она, сердечная, сейчас… Да, вот еще что я вам скажу. В том сундуке, что на кухне, мышь всю-то ноченьку скреблась. И теперь она, видно, там. Открыть бы, выгнать бы…

— Мышь? В моем сундуке, что с письмами?

Булай вышла из комнаты.

Авдотья Васильевна осталась в комнате и заговорила:

— Боюсь я… Того боюсь, что, верно, не в своем уме моя соседка. Зинуша моя с поездом на целые недели уезжает. Во всей квартире остаюсь я одна с Надеждой Александровной. Ходит она тихо, говорит мало, на дорогу все глядит, жениха какого-то ждет. А самой невесте саван пора шить… Зинуша говорит: «Мама, чего вы беспокоитесь?.. Человек живет тихо, дело свое исполняет. Вполне нормальная старушка». А я все сомневаюсь. Коли будете к ней ходить, присмотритесь, мнение свое составьте и мне скажите: надо ее опасаться или нет…

Послышались шаги Булай. И соседка ушла.

Я снова обратился к Булай:

— Сергей Сергеевич исчез…

— Нет, нет! Не произносите этого слова! Он просто вышел… вышел из этого дома.

— Вышел?! Давно? — вырвалось у меня.

Но сразу я почувствовал всю бестактность моего восклицания, смутился и смолк.

Булай помедлила, словно собираясь с духом, и сказала:

— Простите, как вас зовут?

Я назвал себя.

— Так что же, Григорий Александрович, привело вас сюда? Ведь доктор Думчев всеми забыт.

— Нет, — вырвалось у меня, — Думчев вовсе не забыт. Сейчас ни о чем не расспрашивайте. Одно странное событие приблизило меня к Думчеву. Возникло желание помочь. Поверьте мне: я не оставлю этого дела. Даю вам слово. Но прошу: пока не спрашивайте ни о чем.

— Хорошо, я вам верю.

— Но я не знаю ничего о Думчеве.

— Думчев, — произнесла Булай размеренно и спокойно, — был удивительный… замечательный человек. Так что если вы, Григорий Александрович, желаете действительно все узнать о нем, не задавайте вопросов. А то вы не увидите живого Думчева: останутся лишь ваши вопросы и мои ответы.

— Что же вы предлагаете?

— Отложите свое вечное перо и слушайте!.. Это было давно… — начала Булай.

За дверями послышался шум.

— Не обращайте внимания, это Гибралтар передвигает мебель и снова подметает чистый пол у моих дверей.

— Но почему Гибралтар?

— Так я окрестила соседку Авдотью Васильевну за то, что мимо ее глаз, как кораблю мимо Гибралтара, незаметно не пройти. Всякий будет досконально изучен. Она всегда всего боится.

— Итак, это было давно… — повторил я.

Глава 10 Икар на ярмарке

В неуверенном зыбком полете

Ты над бездной взвился́ и повис,

Что-то древнее есть в повороте

Мертвых крыльев, подогнутых вниз.

А. Блок

— …Да, давно, — повторила Надежда Александровна. — Мне было тогда семнадцать лет. Я помню тот день, тот час и даже ту минуту, когда я впервые увидела Сергея Сергеевича Думчева. Это было на заре воздухоплавания. Нет, правильнее сказать так: перед самой зарей воздухоплавания… День был воскресный, девятое июня. Была ярмарка…

И старая, седая женщина заговорила, а я забыл, что она стара. Уже не видел, что она седа. И уже не верил, что все это было так давно. Точно огонь ее несбывшихся мечтаний сжег эти десятилетия. Прошлое вернулось — я его увидел… я его услышал…

Вот ярмарка. Южная ярмарка под полуденным солнцем. Шумная, пестрая, звонкая и нарядная.

Проснешься, откроешь ставни, распахнешь окно — и звенит, звонит ярмарка во все колокола, шумит людской толпой, пестрит, мелькает яркими платками и юбками баб, гудом гудит и оглушает криком, ржанием, блеянием и мычанием.

А в лавках и ларьках, наспех сколоченных из свежевыструганных досок, разметались на солнце, блестят и пышут буйными красками ленты, ситцы, платки, бусы, сливаясь и переливаясь в яркие полосы.

Тесно, не пробраться!

Со скрипом вертится, крутится карусель под стон шарманки, под визг девиц, сидящих в размалеванных колясочках, и под свист восседающих на деревянных резвых конях парней, веселых, насмешливых парней с картузами, залихватски заломленными набекрень.

Тесно!

Едва-едва пробираясь под возами продавцов и между ног покупателей, нюхая землю и поджав хвост, ищет своего хозяина жалкая дворовая собачонка. Но где там! Сидит он где-нибудь в кабаке. Парень-гармонист ткнул ее ногой. Собачка взвизгнула, вся сжалась, подобрала хвост, кинулась под воз и снова пошла пробираться дальше.

Тянут слепые певцы песню. Песню однотонную и протяжную. Когда она началась? Когда кончится? Неизвестно. Их ведет, расталкивая толпу, мальчуган, держа шапку в руке, белобрысый, остроносый, с хитрыми глазенками. А они идут, держась за него и положив друг другу руки на плечи.

И вслед за ними легко и вольно идет цыганка с накинутым на одно плечо пестрым с бахромой платком, увешанная бусами, бренча монистами, сверкая огромными полукруглыми серьгами, слегка поводя плечами, идет меж возов и лавок, хватая за руки то одного, то другого, и скороговоркой заверяет: «Позолоти ручку, погадаю — судьбу расскажу!»