В Стране Дремучих Трав

Но это продолжалось едва ли больше одной-двух минут.

От порыва налетевшего ветра всколыхнулись платки у баб. Схватились за шапки и картузы бежавшие за снарядом люди. Ветер подул сильнее.

Студент, бежавший рядом со мной, крикнул:

«Беда! Ветер бьет навстречу! В лицо! На схватку с ветром пошел наш русский Икар!»

Я видела: крылья снаряда-стрекозы перекосились.

Снаряд сильно наклонялся то в одну сторону, то в другую. Вот-вот упадет!

Студент кричал:

«Смотрите! Ветер валит аппарат влево — Думчев выносит ноги вправо! Ветер вправо — Думчев влево! И снаряд выравнивается!»

Но ветер точно понял уловки человека и налетел сверху. Аппарат «клюнул» носом.

И тогда Думчев стал руками опускать и поднимать крылья. Аппарат опять на время выпрямился.

Студент кричал мне:

«У него не хватит сил! Он изнемогает! За воздух не уцепишься!»

Аппарат падал! Напрасны были взмахи крыльев. Снаряд гнало ветром к морю.

Толпа ахнула:

«Утонет! Утонет!»

Заголосили женщины, кто-то начал креститься. У самой воды снаряд ткнулся в песок.

«Погиб! Погиб!» кричала толпа и бежала к морю.

Я опередила всех. Соломенная шляпка сбилась у меня набок и едва держалась на ленте. Я первая подбежала к Думчеву.

«Вы живы?» крикнула я.

Думчев пошевелился. Расстегнув ремни, я помогла ему выбраться из-под снаряда, застрявшего в сыпучем песке.

Подбежали люди. Подходили осторожно и молча, точно боялись потревожить Думчева. Даже мальчишки, босоногие, вихрастые, перебегая от толпы к снаряду и от снаряда к толпе, говорили между собой шопотом.

Студент попросил всех разойтись.

Принесли воды, и я смочила Думчеву лоб. Студент побежал за извозчиком.

Думчев пришел в себя. Но он не замечал никого. Время шло. Люди стал» расходиться. Вдруг он сделал усилие, чтобы подняться.

Я помогла ему. Он встал, обернулся и увидел свой разбитый аппарат.

«Я еще полечу! Полечу!» сказал он тихо и упрямо.

Низко над нами, шумя крыльями, легко пронеслась чайка.

«Как эта птица», и я указала ему на чайку.

«Птица?» переспросил он.

«Как эта чайка», повторила я.

Он долго молчал, точно справляясь с какими-то своими мыслями.

«Нет! Нет! — вдруг резко крикнул он. — Лучше птицы! Как муха! Не только летать в небе, но и стоять в небе! Стоять в воздухе так же твердо, как человек на земле!»

Я испугалась: не помешался ли он? И спросила:

«Какая муха? Что вы! Разве муха стоит в воздухе?»

Он ничего не ответил. Потом тихо прибавил:

«Я научусь всему этому не здесь! А там… только гам!»

«Где?» спросила я.

Но он ничего не ответил.

Мне стало страшно. Извозчика еще не было видно. Медленно, опираясь на мою руку, он пошел в город.

У моря остался разбитый аппарат. Уже темнело. Я помогала идти этому странному человеку…

Рядом с ним я по-иному, по-новому теперь услышала шум моря, по-новому увидела, какие косые лучи бывают у заходящего солнца. Да! С этого часа я полюбила на всю жизнь Думчева.

А он шел рядом со мной, опустив голову. На меня он ни разу не посмотрел. И все шептал: «Выхода нет! Выхода нет! Только у них! У них учиться!»

Я слышала эти слова, но ничего не понимала и ни о чем его не спрашивала. А солнце уходило в море.

Глава 11 Загадочные слова Думчева

Он имел одно виденье

Непостижное уму.

И глубо́ко впечатленье

В сердце врезалось ему.

А. Пушкин

— Я стала невестой Сергея Сергеевича Думчева, — сказала тихо Надежда Александровна Булай и замолчала.

Где-то далеко в коридоре то шуршал, то стучал веничек соседки.

Сказать ли сейчас Надежде Александровне об удивительном письме, полученном мною столь невероятным образом от доктора Думчева? Нет! Что, если здесь чья-то злая шутка? Надо беречь сердце старой женщины.

Я долго не знал, что сказать. Наконец спросил:

— Чем же еще был увлечен Думчев?

— Многими и самыми неожиданными вещами. Мне самой было не совсем понятно многообразие его научных увлечений. Я ему об этом сказала, но он мне возразил: «Я безрассудно любопытный».

«Но кто за многое берется, тот мало успевает!» сказала я ему.

Думчев с необыкновенной живостью кинулся к книжной полке, достал, кажется, Пушкина и прочел:

«Историк, ритор, механик, химик, минералог, художник и стихотворец, он все испытал и все проник…»

О ком это сказано? О Ломоносове!

А Ползунов? За ними следую, у них учусь, как проникать в разные отрасли науки. Но у Ломоносова, у Ползунова была одна главная идея, главная цель… И у меня есть одна — слышите, одна страсть, одно непобедимое желание!».

«О, понимаю! — воскликнула я. — Ваше безрассудное любопытство к разным областям науки — все это лишь средство, сухое топливо для горения какой-то единой страсти, единого желания, что сжигает вас!»

«Да, это так! Сам понимаю: я одержимый человек!»

«Так скажите же мне, что это за страсть? Неужели химия? Вы даже меня не замечаете неделями, когда занимаетесь химическими опытами».

«Химия? Нет, не она моя страсть. Химия — средство… О, если бы стать микроскопом!» сказал он точно про себя.

«Микроскопом?» переспросила я с недоумением.

«Да, микроскопом, — ответил он, — но и это лишь средство…»