В стране кенгуру и эму

С улицы доносятся пение и музыка. Это продолжаются обряды «Армии спасения». Снизу, из ресторана, слышатся дикие завывания джаза. Вызываю лифт. В нем, кроме лифтера, никого нет. Высокий худощавый человек, лет около сорока, одетый в серую форменную одежду, спрашивает меня, какой я национальности и откуда приехал. По-английски говорит он, как мне кажется, хорошо, но все же в его произношении улавливается иностранный акцент. Отвечаю, что я русский и недавно приехал из Москвы. Мой собеседник сразу же переходит на русскую речь и рассказывает, что он тоже русский и оказался здесь после войны. Он очень хотел бы побеседовать со мной, но сейчас он на дежурстве, и сменят его через час. Я ответил, что собираюсь примерно час погулять, а после этого могу с ним поговорить.

Когда я возвратился с прогулки, лифтер уже ожидал меня. Он рассказал, что до войны работал инженером на одном крупном заводе в Киеве. Родился и получил образование он тоже в Киеве. Во время войны оказался у немцев, а после войны уехал в Австралию. Здесь он обзавелся семьей, купил в пригороде небольшой домик. «Не могу вернуться в Россию, — говорил он, — но до сих пор не могу забыть рiдну неньку Україну. Очень интересуюсь тем, что происходит на родине, но не часто удается что-либо узнать. Здесь, в городе, живет много русских. Иногда мы собираемся и беседуем о жизни в России. Кое-кто мечтает вернуться домой. Но для этого нужны деньги, а заработать их не так легко. Вот видите, я инженер, с высшим образованием и в своей области неплохой специалист, но смог найти лишь место швейцара. Горько мне, инженеру, подносить чемоданы».

Он рассказал, что в гостинице уборщицами работают несколько русских женщин. Все они, так же как и он, очень жалеют о сделанной ошибке, но не знают, как теперь ее исправить. Наша беседа затянулась. Поблагодарив меня, он ушел.

Я слушал исповедь этого человека, и противоречивые чувства боролись во мне. С одной стороны, было жаль его, а с другой — возникал вопрос: почему же, когда родине было тяжело, он, быть может, помогал гитлеровским захватчикам, а теперь кается? Но я не стал ему ничего говорить.

Завтра воскресенье — день, свободный от различных мероприятий.

Утром отправляюсь бродить по улицам. Город еще спит. Все магазины закрыты. На улицах пусто. Только газетчики на углах выкрикивают новости и каждому предлагают свой товар. Улица выводит меня на берег реки, которая носит то же название, что и город. До устья реки — залива Мортон — почти 40 километров, но и здесь она многоводна, широка и глубока. Океанские пароходы с осадкой 10 метров свободно плавают по ней. И сейчас здесь я вижу большие и малые океанские суда.

В городе есть несколько высших учебных заведений, в том числе университет со многими факультетами. Брисбен известен как крупнейший порт, через который вывозятся за границу мясо, шерсть, сахар, фрукты и многие другие продукты и сырье. Здесь имеются химические, металлургические, машиностроительные, автомобильные и другие заводы.

Высокие здания сосредоточены главным образом в центре города. На большой площади по периферии разбросаны тысячи одноэтажных домиков под красными черепичными крышами. Улицы и скверы украшены тонкими стройными пальмами. По некоторым улицам громыхают открытые трамваи. Повсюду прямо на столах торгуют фруктами, кое-где — рыбой, мясными продуктами.

Воскресенье большинство жителей города проводят у моря. Здесь оно теплое и ласковое. Ведь температура воды в море даже зимой не опускается ниже 20°, а летом обычно 25–28°. Это одно из самых теплых морей на земном шаре. Барьер из коралловых рифов принимает на себя океанский прибой, и на побережье волн почти нет. Только акулы страшат купающихся. Большой залив даже носит название Шарк (акула). Поэтому купаются здесь только в специально огороженных местах.

На берегу реки Брисбен расположен ботанический сад. В нем представлено много видов различных деревьев, кустарников, травянистых растений, цветов. Но все же он, как мне кажется, уступает сиднейскому ботаническому саду.

К обеду я возвратился в гостиницу. Проходя по коридору, услышал русскую речь. Это разговаривали горничные — две пожилые женщины и одна молодая. Они наперебой стали рассказывать мне о себе. Всех их судьба забросила сюда после войны. Английский язык они знают плохо и лучшую работу найти не могут. Молодая женщина на ломаном русском языке с жаром стала просить меня помочь ей вернуться на родину в Югославию. Я посоветовал ей поехать в Сидней и обратиться в югославское консульство.

Тяжело было видеть этих обездоленных людей, заброшенных в далекую и чужую для них страну.

Утром мне предстояло отъехать на 100–120 километров северо-восточнее Брисбена и познакомиться с работой двух молочных ферм: производящей молоко для снабжения города в цельном виде и перерабатывающей молоко на масло и сыр. Мне обещали также показать несколько ферм, на которых выращиваются ананасы, табак, овощи, апельсины.