В свете зеленой лампы

Банки и заготовки – это совсем отдельная история. Кажется, как хорошо: пошел в кладовочку, выбрал баночку, открыл и наслаждаешься! Но сначала зимой нужно было найти и купить крышки для закрутки банок, они были в дефиците. Потом на дачу завозились банки с крышками, море сахара и соли. А осенью уже закрученные большие и маленькие банки необходимо было доставить в московскую квартиру. Наша дача находилась в трех километрах пешком от станции. Приходилось нагружать поклажей даже детей. Игорь арендовал машину с шофером один раз весной и один раз осенью, иначе нам было не справиться. Но зимой мы вспоминали с благодарностью наш летний труд.

Вот какая история произошла как-то раз у нас на даче. Дачный поселок был большой, не на одну сотню домов. Вся деревенская округа кормилась здесь, продавая кто что мог: шоферы привозили песок, навоз, опилки; ходили молочницы с творогом и молоком. Кто-то продавал соленья, кто-то – яйца и свежезабитых куриц. Вот и к нам приходила молочница – одна и та же пожилая женщина. Она приезжала два раза в неделю на автобусе из соседней деревни. Кроме молока она и квашеной капусты могла привезти или что другое, что попросишь. Она заходила в несколько дворов, но у нас часто пила чай, разговаривая со мной и с Леной, рассказывая о своей жизни и слушая о нашей.

Дети ее уехали в город, женились, в их деревенском доме, некогда шумном и полном жизни, остались только они с дедом. У них корова, огород, куры-несушки и покос, что отвел им сельсовет как пенсионерам. Они жили здесь всю жизнь, обрабатывали землю, собирали урожай, растили детей. Всё было в радость, вот только с тех пор как дети разъехались, становилось временами тоскливо. Пропал интерес ко многому и желание трудиться, что-то улучшать, чего-то добиваться. Им на жизнь хватало, даже оставалось, так как деньги здесь и деть-то особенно некуда, да и не привыкли они тратить, больше подкапливали. Они посылали детям, хоть и понимали, что те живут намного лучше, чем они с дедом. Но у них существовала потребность быть нужными, проявлять заботу о своих близких. Как они радовались нечастым визитам детей и внуков или когда им давали внуков летом на пару недель! Как они потом это время вспоминали и рассказывали друг другу милые мелочи, запавшие в память! Она нам говорила:

– Послать деньги – это одно, а вот дать внуку сорванный на своем огороде и обтертый об подол сарафана крепкий пупырчатый огурец и смотреть потом, как он с хрустом уплетает его, а твой взгляд скользит по его загорелым плечикам, щечкам, налившимся, как румяное яблочко, здесь на домашнем молоке, волосам, выгоревшим на солнце, как солома, – вот это счастье.

Очень ей нравился наш Андрейка, видно, напоминал кого-то из внуков, а может, и просто приглянулся: веселый, послушный, не капризный. И стала она каждый раз, как подойдет к нашему забору с бидонами и поздоровается, говорить Лене:

– Вот всё смотрю на вашего Андрюшу, какой он трудолюбивый, да сильный, да покладистый! Хозяйка, отдай мне его в батраки, ну хоть на неделю. Вот же деду будет радость.

Нам, конечно, была приятна и ее похвала, и даже ее просьба, но чтоб своего мальчика в одиннадцать лет в чужую деревню послать одного – это уж нет. Мы стали шутить, когда она приходила:

– Ну что, баба Настасья, всё ходишь, батрака ищешь? Неужели лучше нашего нет?

– Ищу, ищу, родименькие, но ваш-то так приглянулся, что и ни на кого другого глаза не глядят. Ну что, хозяйка, не надумала своего богатыря мне в работники отдать? А я и молоком, и яичками расплачусь, и капусты с грибами вам насолю нашей, деревенской, – пальчики оближете.

Мы же всё в шутку с ней обсуждали, а Андрейка этого не понимал и тоже проситься стал:

– Отпустите, да отпустите, хочу поработать в деревне и с дедом бабы Настасьи повстречаться!

Мы сами и не заметили, как начали между собой обсуждать это более серьезно. И вот как-то раз Лена и говорит мне:

– Лиза, а как ты думаешь, может, и правда отпустить Андрейку с Настасьей, но не на неделю, конечно, а на пару дней? А то я смотрю, парень здесь у нас что-то скис, видимо, уже всё надоело, и он заскучал. Может, пусть поедет, получит новых впечатлений? Она вроде женщина серьезная, и места тут тихие, не опасно отпустить. Как думаешь, крестная?

Лена всегда так: чуть что серьезное – то крестной называет, а в обычное время и не вспомнит, что я ему тоже мать, хоть и не родная. Я, правда, об этом уже упоминала.

Я была совсем не против того, чтоб Андрейка поехал, хотя всё же немного опасалась: вдруг испугается мальчик или застесняется в незнакомом месте? Но сама понимала, что это был обычный материнский страх отпустить ребенка от своего подола. И я ответила, что мы можем и должны его отпустить с молочницей на пару дней к ней в деревню. Андрейка обрадовался нашему решению, даже сначала не мог поверить, что его отпускают, думал, что мы разыгрываем его. А когда понял, что мы не шутим, то просто прыгал и смеялся от восторга. Настасья тоже была очень рада, кланялась, благодарила нас, даже прослезилась. Отъезд наметили на следующий ее визит.