В свете зеленой лампы

В назначенный день всё складывалось замечательно. Была хорошая погода, настроение у нас приподнятое в ожидании Андрейкиного отъезда в батраки. Молочница появилась у нашей калитки как обычно. Затем, пройдясь по своим клиентам и раздав всем молоко, вернулась обратно к нам.

– Ну где мой работник? Готов в путь-дорогу? – спросила она с улыбкой.

– Готов, бабушка Настасья, – ответил наш мальчик, подходя к калитке с котомкой, которую мы с Леной ему собрали.

– Ну тогда поехали, автобус ждать не будет, – сказала она и поклонилась нам в пояс. – А вам, добрые люди, спасибо большое! Вы ведь даже не можете представить, какое нам с дедом удовольствие подарили. Мы ведь с ним всю ночь не спали от радости.

Ее голос задрожал, и мы увидели слезы на глазах. Нам стало даже неловко, что она так близко к сердцу приняла это событие.

Мы проводили нашего батрачка до автобуса, а он даже не оглянулся на нас, влезая внутрь и устраиваясь на сидении рядом с Настасьей. И автобус поехал, пыля, по проселочной дороге, везя нашего мальчика в первую его самостоятельную поездку. Мне хотелось бы рассказать, как мы переживали эти два дня, как не спали ночами и ждали Андрейку обратно, но ничего такого не произошло. Мы были с Леной совершенно спокойны в эти дни, работали в саду и на огороде, а когда начинало слегка темнеть, прогуливались вдвоем в сторону колхозного поля невдалеке, смотрели, как садится солнце и на листья мелкими прозрачными жемчужинами ложится вечерняя роса. Об Андрейке почти не говорили, и на душе было хорошо. Просто ждали его обратно.

Через два дня мы, конечно, пошли заранее встречать Андрейкин автобус, стояли, ждали, высматривая, когда он покажется из-за дальних деревьев и с рычанием старого мотора подъедет к нашей остановке.

Лязгнули, открываясь, двери, и наш мальчик выскочил первым из автобуса с кульками и какими-то бидончиками. Он радостно кинулся к нам и сразу принялся торопливо рассказывать о своей поездке.

– Ну ты хоть поздоровайся, обними нас, путешественник, мы же два дня не виделись, – остановила его рассказ Лена.

– Ах да, привет, мам! Привет, крестная! Нате, держите, это вам, – сказал он, суя нам в руки какой-то бидончик и несколько кульков, и продолжал с жаром: – Вы не представляете, какая у бабы Настасьи корова! Да-да, это та, чье молоко она привозит. Она меня чуть копытом не саданула, когда я смотрел, как ее доят. Мам, мам, послушай, я косить научился, правда, детской косой, но всё равно, я уже умею!

И так всю дорогу до дома он висел то на мне, то на Лене и всё болтал без умолку. Мы были рады, что эта его поездка состоялась и всё прошло хорошо. Настасья разнесла молоко по соседям и вернулась к нам пить чай и рассказывать, как Андрейка у них с дедом гостил. Но как только она начинала, Андрейка ее перебивал и принимался говорить сам. Мы его не ругали, ведь это он не от невежливости, а от избытка чувств и от множества впечатлений, переполняющих его. Лена слушала сына и любовалась его запалом, а мы с Настасьей вытирали мокрые глаза. Отчего этот его рассказ так нас растрогал, трудно было понять, да мы и не хотели ничего понимать, просто смотрели на мальчика, на его детское загорелое тело, на его волосы соломенного цвета, выгоревшие на летнем солнце, на сбитые коленки, глаза, горящие во время рассказа, и каждый думал о своем.

Я вспоминала детство, нашу корову, сеновал и покос, свою семью и звуки нашей домашней живности ранним утром в хлеву. О чем думала Настасья, я не знаю, может, о детях, живущих в городе и редко их навещающих, может, о своей жизни, пролетевшей так быстро и оставившей их с дедом одних доживать свой век в заброшенной деревне. Может, она думала о том, что наш Андрейка своим приездом неожиданно согрел и осветил их одинокий дом. Вот такие мысли я прочитала в ее взгляде.

Вскоре она заболела и ездить перестала, но эта поездка в батраки запомнилась надолго и нам, и сыночку. Даже когда он перестал быть Андрейкой, а стал Андреем Игоревичем, он вспоминал это лето, деревню и бабушку Настасью.