В связке

– Когда мне было восемь, лучший друг моей мамы начал спать со мной, а теперь он спит с мамой и переезжает к нам.

Я рассказала. Теперь в курсе трое. В любой момент они могут кому-то сказать. Я сама решила пустить слух. Слухи – дело такое. Я сама так хочу. Я спасу Анну. Я расскажу. Я пообещала друзьям. Сначала они смутились, но быстро сориентировались. Предложили кучу вариантов. Рассказать их родителям, спрятать меня у них дома, пойти со мной к месье Друйону. Они настоящие друзья.

Уроки продолжаются, мы все садимся рядом в гробовом молчании. Кажется, будто мы все совершили непоправимое. В каком-то смысле так и есть. Мы совершили ощутимую дружбу, крепкую дружбу, дружбу до конца.

Октав прошептал: «Мне очень жаль», Том сказал: «Сволочь», а Эмили повторяла: «Полиция». Я сказала только: «Дайте мне время», а потом еще «мама» – когда я смогу. Они попросили меня заключить договор. Я не должна возвращаться домой, пока не расскажу. Я могу побыть у них, если рассказать не получается, но, если вернусь домой, никому не рассказав, они тут же сообщат в полицию.

– Сегодня мы не пустим тебя домой, – предупредил Октав.

На выходе из коллежа я должна позвонить маме, а они будут недалеко. Они пойдут со мной в парк и поддержат, когда я с ней поговорю.

29

В парк идти не приходится. Мама ждет меня у коллежа. Я оглядываюсь, но Монджо поблизости нет. Я иду к ней, она раскидывает руки, и я бросаюсь в ее объятия. Она говорит:

– Как дела, моя Лили? Я хотела сказать тебе: с Монджо все кончено, не переживай, будем снова вдвоем… хорошо?

Я оборачиваюсь, и его действительно нет. Зато на расстоянии нескольких шагов я вижу Эмили, которая кивает мне, будто говорит: давай. За ней Октав с пустым пакетом от суршей. У него чудесная улыбка, она будет меня ждать.

– Мама?

– Да, моя Лили.

– Мне надо с тобой поговорить.

– Конечно, моя Лили, поговори со мной, расскажи мне. Пройдемся?

– Мне надо поговорить с тобой о Монджо.

Она отстраняет меня и смотрит мне в лицо.

– Я знаю, что ты его очень любишь, – говорит она, – но не волнуйся, он тебя не бросит.

Я снова ныряю в ее объятия.

– Лили, расскажи мне, расскажи сейчас. Между нами все кончено, из лучших друзей пары не получаются, но мы просто дадим друг другу время и снова станем друзьями. Он всегда будет с нами, он так сказал.

Я замираю. Не могу идти дальше, не рассказав. Сейчас нужно пройти последний рубеж. Нельзя висеть на одном месте и не двигаться. Нужно лезть вверх. Она заставляет меня сойти с тротуара, как будто чувствует во мне надлом. Мама и я – мы в одной связке. Дальше будет лучше. Дальше нам станет спокойно. Мы проходим карниз. Дальше. Это с ней я вернусь к скалолазанию, займусь альпинизмом, буду взбираться все выше. Это сейчас жизнь дает мне выбор. Пойти дальше или все потерять. Это просто карниз. Для меня – пара пустяков. Дальше будет небо.

Мы проходим мимо нашей машины, но не садимся, мама сжимает мое плечо, говорит:

– Пройдемся еще, ладно?

И прижимается лбом к моей голове. Мы идем, как будто у нас болит в одном и том же месте, голова к голове, плечом к плечу.

– Мама, мы с Монджо…

– Давай, Лили. Расскажи, что у тебя на сердце.

– Мама, ты помнишь Жанну?

Но слова не идут. Она повторяет, сильнее трется своим виском о мой:

– Лили, пожалуйста, расскажи мне, ну же. Тебе станет легче.

Она будто хочет залезть ко мне в голову, ее голова все сильнее давит мне на лоб, словно груз, который давит на мой секрет.

– Еще когда я была маленькой…

– Монджо – что? – говорит она спокойным голосом, слишком спокойным.

– Ты знаешь, что такое делать мурашки?

– Нет, Лили, как это?

– Это когда проводят по коже ногтями. А когда всей ладонью – это любовь. Если спереди – ласка. Если сзади – чувство.

Мы идем, машина осталась далеко позади. Теперь мама молчит, только говорит изредка:

– Рассказывай, Лили, говори дальше, что ты хотела сказать о Монджо?

А потом только слушает, как я рассказываю, обрывками, как могу. «Монджо меня», «твоя кровать на Сардинии», «мы с Монджо играли», «мы с Монджо на соревнованиях», «холодный душ», «запирал в раздевалке после закрытия клуба», «подсобка Монджо», «Монджо повесится», «палка кровь боль», «боюсь мышей», «Монджо любит», «Монджо не злодей», «мама, мы с Монджо должны были пожениться», «Монджо бесят мои месячные». Она останавливается. Хватает меня за плечи, трясет, смотрит прямо мне в глаза. Взгляд у нее такой ласковый, совсем не сердитый, как руки, которые меня трясут, она повторяет:

– Говори, Лили, расскажи мне, я с тобой.

Я замолкаю. Беру ее за руку, хочу пройтись еще. Она идет за мной. И в какой-то момент из меня рвется голос, кажется, это голос Анны, он слабый, но теперь, когда дело дошло до признания, звучит громче. Анна говорит:

– Я знаю, куда нужно пойти, мама, ты со мной?

Мама говорит «да». Она больше не задает вопросов. Мы вместе пойдем к ответу.

Я веду ее в полицейский участок: если я войду туда, мой мир может взорваться. «Мать, отец, приемная семья». «Я покончу с собой». «Если ты расскажешь». «Знаешь, что такое предательство? Знаешь, как поступают с предателями?»