В связке

– Если бы ты была сорокапятилетним мужиком, ты бы влюбилась в Гортензию?

Я отвечаю, что это другое дело, что я взрослее, что из-за развода я повзрослела очень рано. У меня тоже есть на все ответ. А потом я опять говорю о маме. Потому что мама не виновата, мама всегда хотела как лучше, это мы ей лгали, это мы снюхались за ее спиной.

– Он. Это все он, – повторяет Эмили. – Ты не сделала ничего плохого.

27

ИВТ, так я это назвала, – инцидент в трусах. Думала развеселить Монджо этой аббревиатурой, он ведь всегда говорит, что у меня богатая фантазия, но нет, куда там, он спрашивает, неужели мне приятно это пережевывать, неужели нравится говорить об этих «делах». Он вне себя. Я говорю:

– Тогда пусть будет ДВТ – драма в трусах.

Я еще пытаюсь острить, но, разумеется, моя шутка не успокаивает Монджо, а только еще сильнее злит. Он втолковывает мне, что такие глупости только доказывают, что я больше не та, кого он любил, та чистая, чудесная, единственная. Что касается единственной, то на языке у меня так и вертелась Прюн, а еще моя ревность. Мне как-никак четырнадцать, у меня настоящие чувства, и не пора ли ему перестать, например, знакомить меня со своими подружками, мог бы и обо мне подумать. Но я молчу. Я понимаю, что с Октавом, новеньким в коллеже, могу позволить себе что угодно – но не с Монджо.

Октав друг Тома, а по нему уже три года сохнет Эмили. Они еще не встречаются, но она уверена, что выйдет за него замуж, когда они состарятся. Им нравится одно и то же, они оба занимаются фехтованием, хотят выучить китайский и жить заграницей. Октав классно рисует. Он может в несколько штрихов набросать чей-нибудь портрет. Хочет придумывать комиксы, он уже начал. Мы с ним подружились. Я тоже хотела бы иметь способности к искусству, а он говорит, что скалолазание – тоже искусство, и рисует комикс о скалолазах. Героиня похожа на меня, но я делаю вид, будто не заметила. Мы иногда встречаемся в компаниях, во дворе в коллеже, за обедом, и мне очень нравится, что Октав спокойный и никогда не выпендривается. Он часто приглашает меня куда-нибудь, в музей, в кино или просто погулять. Я обычно отказываюсь. Монджо требовал, чтобы я все ему рассказывала, но теперь, стоит мне упомянуть Октава, он выходит из себя, так что я держу дистанцию. Монджо считает, что у меня слишком довольный вид, когда я хожу куда-нибудь без него. Я успокаиваю его, объясняю, что это совсем другое дело: Октав только друг, ровесник. Но в глубине души я знаю, что вру. Мне правда нравится Октав, и когда я сплю с Монджо, однажды вместо этого старого лица мне хочется увидеть лицо Октава. Когда Монджо злится, размахивая руками и брызжа слюной, он походит на рисунок Октава.

Я собираюсь на вечеринку к Октаву, о которой ничего не сказала Монджо, но мама проговорилась. Мама в своем репертуаре.

– О, как мило, Лили идет на вечеринку!

И – вжух! Монджо позвонил мне, пожелал выслушать мою версию, потом вышел из себя. Так что я никуда не пошла. Эмили до меня докопалась:

– Почему ты не идешь? Что это на тебя нашло? Что за дела?

Я совсем растерялась, не смогла придумать ничего мало-мальски правдоподобного и просто сказала, мол, да ну его, Октава, у мамы люмбаго, а папа прилетает из Штатов повидаться, в общем, наплела черт знает что. Эмили, правда, мне не поверила, и с тех пор в коллеже сущий ад. Чтобы компенсировать пропущенную вечеринку, Октав предложил мне сходить в кино, и я согласилась. Я пошла, не сказав маме, чтобы она точно не проболталась Монджо, и, когда мы уселись, завела его по-настоящему. Я с ума сходила от того, что он мог поверить, будто больше мне не нравится, ведь я только о нем и думаю, но не могу же я объяснить ему реальную причину. Монджо ревнует. Я не могу быть с Октавом. Я уже с Монджо. Так что я не говорила, а делала: положила руку ему на бедро, потом голову ему на плечо, а когда он хотел меня поцеловать, вместо его глаз я увидела глаза Монджо, а когда Октав обнял меня за плечи, мне показалось, будто это змея обвилась вокруг меня и душит, пока он не отпустил меня, удивленный моей реакцией.

С тех пор все паршиво. Октав без конца мне звонит, хочет поговорить начистоту. Говорит, что мы всегда были честны друг с другом, и не понимает, почему я вдруг так все усложняю. Если я не хочу с ним встречаться – нет проблем, но это же не мешает нам остаться друзьями. Вот только все правда сложнее. Я злюсь на него, на Октава, злюсь, потому что Монджо страдает. Он, между прочим, показал мне петлю, которую заготовил в подсобке. Она свисает с потолка, остается только голову просунуть. Показал на днях. И сказал:

– Вот что я сделаю, Лили, если ты больше не захочешь меня видеть, – а потом заговорил с Анной.