В свободном падении

– Я хотел сказать, что ты очень красива, – произносит он. Она не отвечает. – Я думал пригласить тебя куда-нибудь, но совсем не знаю Нью-Йорк…

– Вряд ли найдется место, где я не была. Да и Нью-Йорк просто проглотит тебя. Давай просто… прогуляемся. Ты вроде говорил, что любишь гулять?

Они гуляют – мимо желтого светофора посреди дороги, мимо бежевых многоэтажек с высаженными у входа деревьями, мимо похожих зданий с черными железными лестницами, мимо продуктовых, маникюрных салонов, экспресс-займов, китайского ресторанчика, косметических магазинов, прачечной, мимо мужика на углу, торгующего всем подряд, мимо попрошайки на другом углу, мимо книжного, церкви, фитнес-клуба, мимо девочки тоже на углу, которая стояла и ждала, ждала, ждала, мимо мечети, где вдали, на фоне багряно-черного неба, проступает светящийся силуэт города.

– Это Бульвар Малькольма Икс. Ты ведь знаешь, кто это? – игриво интересуется она. Он не удостаивает ее вопрос ответом, только делано возмущается, на что она смеется и говорит: – Просто уточнила.

– Я знаю историю черного народа, но не очень хорошо, – отвечает Майкл. – Да и кто вообще хорошо ее знает? Никто. Черные веками живут по всему миру, с незапамятных времен, а белые почти ничего про нас не знают. И ведут себя так, будто мы пришельцы, которые приземлились вчера, и скоро они нас изучат.

– Так, теперь я просто должна спросить: ты живешь в Лондоне, но где твой дом, в смысле, Дом? – спрашивает она. Оба смеются.

– В Конго, – отвечает он. – Мы говорим на лингала. – Он улыбается, а она молчит, как бы приглашая продолжать, будто знает, что он не любит рассказывать о себе.

– Я родился в Конго, но вскоре мы переехали в Лондон.

– «Мы»?

– С матерью и… отцом. Мы бежали от войны.

– Ох. Где они сейчас? – спрашивает она с любопытством.

– Мама в Лондоне… – Майкл колеблется; во рту суше, чем на пепелище. – А папа умер.

– Соболезную.

– Это случилось давно. Я был маленьким. Едва помню это. Вот он был, и вот его не стало. Знаю только, что ему зачем-то надо было… в Конго. Что-то происходило, но я до сих пор не знаю, что. Но тоскую по нему или, может быть, по тому, кем он мог для меня стать.

Часто вспоминаю, что я ребенок войны, мое тело помнит войну, сознание помнит войну. Я истерзан воспоминаниями.

– Как встретишься с матерью…

– Да?

– Держись за нее.

– Что ты имеешь в виду?

– Какие бы у вас ни были отношения, родителей начинаешь ценить слишком поздно, когда их уже нет.

– Мы не очень хорошо расстались.

– Никогда не поздно это исправить.

Но уже слишком поздно.

– А как у тебя с родителями?

– Отца я никогда не знала. И мать узнать не получилось.

Они идут, и легкий ветер обдувает их, словно дух предков.

– Я сирота. Нет родителей.

Майкл не знает, долго ли они гуляют вместе, но кажется, будто без нее он за всю жизнь и шагу не сделал.

– Я хочу кое-что показать… – говорит она.

Майкл представляет, как они вместе занимаются вполне обыденными делами: ходят в кофейни, гуляют по Центральному парку, смотрят на звезды в Планетарии Хайдена, листают книги в «Стрэнде» [28], играют в шахматы на Юнион-сквер, ходят болеть за «Никсов» или даже команду-соперника, а он весь матч смотрит только на нее. Он украдкой берет ее за руку. Это естественно, как времена года и рассвет, и волны в океане. Он видит ее в своем будущем отчетливее, чем себя; у него будущего нет вообще.

– Знаешь, ты ведь так и не сказала мне своего имени… настоящего имени.

– Знаю.

– А ты собираешься мне его сказать?

– Если честно, скорее нет, – смеется она. – А что?

– Почему нет?

– Потому что я тебе не доверяю. – Она идет дальше, не расцепляя руки.

– Что, прости?..

– Я. Тебе. Не. Доверяю.

Он идет рядом с отвисшей челюстью, не понимая, что на это сказать.

– Не важно, сосредоточься, мы почти пришли.

Они в гуще города, между рядов зданий, которым не хватает внимания. Проходят мимо двух патрульных.

– Ты знаешь, где мы?

– Боже, это же… это Граунд-Зиро [29]… – произносит Майкл, медленно идя за ней.

– Да, это он…

– Боже мой. Ты помнишь, где была, когда это случилось?

– В школе. Учительница включила телевизор, и мы все смотрели. Мы смотрели, а все это творилось прямо за окном… растущий клуб дыма, падающие здания… сюрреалистично, будто в кино.

– Помню, как шел из школы, и соседский мальчик Питер бегал вокруг и орал. У него не все дома были, и я подумал, что он просто с ума сходит. Пришел домой, включил телевизор, Мами была на кухне. Мы сели и стали смотреть вместе, в абсолютном молчании. Мы оба понимали, что после этого мир не будет прежним, в плохом смысле.

С минуту они молчат.

– Но я привела тебя за этим… – говорит она, беря его за руку и ведя за собой. – Знаешь, что это? – спрашивает она. Он смотрит на серый памятник с картой мира, вырезанной на каменном полу в центре. Национальный памятник «Африканское захоронение». У Майкла желудок сворачивает.