В свободном падении

– Ты хотел сказать «женщина», да?

– Нет.

– Да, хотел. Ты почти сказал, что я говорю больше тебя, потому что я женщина.

– Неправда! Я хотел сказать, что ты… ты… художник. Ты более креативная и экспрессивная, чем я. Ты рисуешь и все такое.

– Ага, так ты не только патриархально настроенный сексист и мизогинист, ты еще и бессовестный лжец. Р-р-р-р. Мужики ужасны. – Она понарошку ударяет его в плечо, а он изображает боль.

– А ты мизандристка! Это жестокость, вызванная ненавистью к какому-то гендеру.

– Нет, это жестокость, вызванная твоей тупостью.

Она метнулась на него с кошачьей стремительностью, но Майкл перехватил ее и повалил на диван, они начали бороться. Он крепко обхватил ее руками.

– Ты ведь понимаешь, что я тебя поймал?

– Возможно. Возможно, я и хотела, чтобы ты меня поймал.

– Ха!

– Возможно, я мазохистка, и теперь осталось лишь достать наручники, плетку и цепи, которые я упрятала под этот стул.

Он медленно ослабляет хватку.

– Вообще звучит довольно интересно, – ухмыляется он.

– Ах ты извращенец.

Она возвращается на диван, берет чай и со зловещей улыбкой вытягивает поверх него ноги. Я дорожу каждым мгновением с ней; дорожу этой радостью, этим смехом. Он смотрит на нее, всматривается в нее.

– Что? – спрашивает девушка, очевидно смутившись.

– Ничего.

– И все-таки я хочу узнать о тебе больше… Расскажи про свое детство.

– Ну, я вырос в том же комплексе, где мы сейчас живем.

– Стоп, в комплексе?

– Да.

– В гостиничном комплексе с бассейнами и румсервисом?

– Что? Нет! – смеется он.

– В комплексе?

– Да, в комплексе. Это социальный жилой комплекс, район, как вы там их зовете – социальное жилье, праджекты?

– А-а. Здесь это значит совсем другое.

– Я понял.

– И каково это?

– Прямо как в стереотипных историях о голодных черных детях, но все было не так уж плохо. Мне столько всего нравилось в детстве. Помню, отец часто заставлял меня читать, чем я и занимался. Даже после его смерти. А еще мы носили всякие спортивки и джинсы огромного размера, мешковатые, спустив ниже пупка, и кроссовки «эйр форс»…

– ТЫ?! – вскрикнула она. – Да ладно. – Ее разрывает от смеха. – Представить не могу.

– И не надо, поверь. Слава богу, у нас тогда не было телефонов с камерами.

– Да, точно.

– А ты? Какой ты была в детстве?

– Я была богиня панков, с волосами торчком, в чокере под собачий ошейник и анархистских футболках. Устраивала псевдоколдовские обряды, наводила порчу на своих школьных обидчиков и слушала тяжелый металл.

– То есть ты не особо изменилась? – говорит он, а ее улыбка переходит в смех. Вот бы поймать эту улыбку в баночку и носить с собой. Или даже клонировать тысячу раз и выпустить в тюрьмы, наркоманские подворотни, места ссор и войн, в неблагополучные семьи и прочие места, так нуждающиеся в надежде.

– Тебе приходило в голову, что жизнь могла сложиться совсем по-другому? – спрашивает Майкл.

– Постоянно приходит. Все время задаюсь вопросом, то ли выбрала и правильно ли поступила, даже если уже не могу ничего изменить.

– Так что иногда просто смиряешься с судьбой?

– Судьбой? Да на хрен этот бред, – бескомпромиссно заявляет Белль. – Я не верю в чушь, будто все предрешено. Посуди. Все эти смерти и разрушение, умирающие младенцы, семьи, которые расстаются на границе, эти бессмысленные войны, гибель сотен людей в странах, которые даже в новости не попадут, и все просто живут, как будто ничего этого нет. А я, значит, должна сказать, что ж, такова судьба, потому что у меня новая машина, работа, повышение, или потому что у меня взаимная увлеченность другим безмозглым представителем нашего вида?

– Но ведь в мире есть и красота.

– И это обусловливает существование всего того уродства? Знаешь, мы, люди, по идее самые развитые существа, созданные по образу и подобию какого-то всеведущего божка, слишком ленивого, чтобы что-то сделать. Божка, который лучше будет смотреть на войны, но не остановит их. А мы не можем признать наконец один фундаментальный факт, который и так всем известен: никто из нас ни хрена не знает, зачем мы живем, а однажды нас и вовсе не будет, чтобы это выяснить.

Мы живем на поверхности камня, который вращается вокруг другого, большого и огненного камня на огромной скорости, во вселенной, полной миллиардов и триллионов камней, и все равно имеем наглость считать свои жизни значимыми.

Надуваем грудь колесом от собственной важности, но забываем, что истинную ценность можно найти лишь в осознании нашей ничтожности. И только поняв, что все вокруг не имеет смысла, мы увидим то, что имеет. Там увидим и красоту. Там найдем истинных себя.

Майкл не сводит глаз с Белль. Он околдован ее чарами: царица вуду, шаманка, жрица. Она смотрит на него, и ее взгляд переносит его в другие миры.

– Прости, у меня есть некоторая склонность к гиперболическим тирадам, – говорит она.

– Склонность? – Она смотрит слегка смущенно. – Никогда не извиняйся за то, какая ты.

Она опускает взгляд. На секунду погружается в себя. Снаружи Белль кажется спокойной, но внутри нее бушует буря.