В свободном падении

Я намылил тело шампунем и быстро смыл его. После шампуня тело лоснилось и вообще, казалось чересчур нежным. Я растрепал волосы, причесал их, и снова растрепал. Собрал в высокий, до потолка ирокез. Волосы стоять не желали, завалились на бок, засыпали глаза. Я вытерся махровым полотенцем и обмотался им.

Стало легко и прохладно, и мысли убежали от неприятных военных дум. Я вспомнил о концерте, вспомнил о том, что Фил сидит у меня в квартире, неизвестно как оказавшись тут.

— Эй, смотри-ка, Андрюш, какой-то жирдяй пытается подтянуться на турнике. Ты посмотри на него, болтается смешно, как сарделька, — хохочущий голос Фила доносился с балкона.

Фил стоял там, оперевшись на лыжную палку, которых на балконе присутствовало странно много (лыжи не было ни одной), и вглядывался в невзрачное заоконье. Я расчистил себе дорогу к Филу и взглянул вниз, туда, куда указывал он, давясь от смеха. На детской площадке, той самой свидетельнице моих детских драм, я разглядел сверкающий на солнце спортивный костюм — его обладатель Митя нелепо барахтался на ядовито-жёлтой металлической палке, пытаясь подтянуть тело вверх. Он содрогался в конвульсиях, даже с балкона было видно, как выступили жилы на шее и лбу, как раскраснелось и раздулось лицо от натуги, но всё было тщетно: он не мог подтянуться даже на сантиметр. Ноги болтались, будто отдельно от него, беспомощно зачерпывая воздух. Это было, правда, очень смешно, но я смеяться не стал, сдержался, закусив губу. Мне было жаль Митю.

— Ну, как тебе картинка? — Фил прямо-таки умирал от смеха. — Я бы назвал её «Желе и турник».

— Перестань, — строго перебил я его. — Можно подумать, ты у нас Аполлон.

Фил и правда никак не тянул на Аполлона, зато вполне походил на распущенного, вечно валяющегося где попало пьяным Диониса.

— Аполлон — не Аполлон, но уж точно не такой я дурак, чтобы заниматься спортом, — Фил посмотрел на меня враждебно и, будто вспомнив что-то, добавил. — К тому же, я инвалид.

Филипп, бывало, спекулировал на своей больной ноге.

— Ага, нулевой группы… — проворчал я.

— Ты сегодня странный какой-то, — Фил склонился и достал откуда-то с пола бутылку холодного пива. Я проследил за его рукой, но источника пивных бутылок так и не увидел. — Не издеваешься над слабыми, поучаешь меня, — перечислял мои грехи Фил, — с утра пьёшь кофей и ходишь в душ. Скажи мне, Андрюша тебе плохо?

— Ужасно плохо, Фил. Меня тошнит от твоих голых ног. Пожалуйста, иди, оденься, уже скоро нам выдвигаться на концерт.

Глубоко разочарованный мной, Филипп ушёл, зачем-то унеся с собой лыжную палку. А Митя ещё повисел немного, повоевав с перекладиной, и обречённо отпустил руки.

Склонившись и тяжело дыша, он некоторое время стоял на месте, а потом выпрямился и побежал в сторону прудов. Его огромный зад сотрясался, как повозка на ухабистой дороге, а кроссовки увязали в сопливой грязи. Я следил за подпрыгиванием его зада до тех пор, пока он не скрылся за поворотом, и вернулся в квартиру.

Для прощального концерта требовался особенный концертный костюм — потому его выборы проходили мучительно долго. Сперва я облачился в привычные мрачные тона: надел узкие чёрные джинсы, чёрные же жилет и рубашку, повертелся перед зеркалом, принимая жеманные и страдальческие позы, но остался собой недоволен.

Душа требовала карнавала. Мы же не хороним друг друга, а, наоборот, радуемся, избавляемся навсегда от тяжкой повинности, от этих ублюдочных, сизых рож «Перестройки».

Покопавшись в вещах, я выудил пурпурные просторные штаны, больше похожие на штаны пижамные. Их привезли мне из заграничной поездки Йоко и Вадим. Я надел их на себя, а сверху — лимонную рубашку с коротким рукавом. Пройдясь по коридору, я заглянул в шкаф с дедовой одеждой. Внутри висели рубашки, свитер, щегольские брюки, несколько линялых пиджаков. Верхняя полка была забита полиэтиленовыми свёртками. Я достал один из пиджаков, казавшийся наиболее древним. Это был светлый пиджак в тонкую полоску — несколько старомодный, он всё же выглядел стильно. Я примерил его. Пиджак был чуть коротковат в рукавах, но в плечах сидел как надо.

«Эй, как тебе?» — я сунулся к Филу в этом одеянии. Фил сидел на тахте с моей гитарой и извлекал из неё раздражающие звуки.

— Выглядишь ебануто! — отозвался Фил, внезапно взяв немыслимо печальный аккорд. — Всё же что-то сегодня с тобой не так. Может, ты заболел? Может у тебя появилась опухоль в мозге?

— Ебануто — то что нужно, — я ещё немного повозился с волосами, но в итоге опять просто их растрепал. Повязал на шею шёлковый голубой платок.

— Теперь ты похож на неухоженного педрилу, — подумав, прокомментировал мой новый образ Фил.

— Это ладно, — отмахнулся я. — Скажи мне главное, Филя… Но сперва отдай сюда мою гитару… (Филипп несколько раз подряд издал на редкость тошнотворные, гадкие звуки). Так вот, скажи мне, Филя, готов ли ты сокрушить сегодня основы мироздания?

Филипп молча мотнул головой. Видимо, он не был готов. Или, может быть, ему просто не нравилось, когда его называли Филей.