В тени Альгамбры

Перед тем как покинуть шахту, мы заглядываем в небольшое здание рядом с рудоподъемной башней. Там нас встречает седой механик. Он работает на фирму уже двадцать лет. У него четверо взрослых сыновей и есть даже внуки, но никто из сыновей не зарабатывает достаточно, чтобы шестидесятитрехлетний старик мог удалиться на покой. Сам он, почти стыдясь, признается нам, что после стольких лет службы получает всего 46 песет в день.

Четверть часа спустя мы уже стоим на трамвайной остановке перед небольшим трактиром.

— Вот и хорошо, что управляющего не было, — заметил по пути Хосе. — В его присутствии люди ни за что бы не пошли на такую откровенность.

Справедливое замечание!

Однако наш рейд еще не закончен. На остановке, дожидаясь трамвая, стоят трое уже помывшихся, сменивших одежду шахтеров с другого рудника. Хосе, отбросив всякую робость, подходит к ним, выражает наше возмущение низкой зарплатой шахтеров и приглашает всех троих пропустить стаканчик, пока подойдет трамвай.

— Что ж, мы не откажемся, — отвечает самый молодой из шахтеров, стройный парень лет под тридцать. — После того как вкалывал целый день, стаканчик не повредит. Сами-то мы не можем себе это позволить, ведь нам платят тридцать шесть — максимум сорок одну песету в день.

— Разве только не посчитаешься с тем, что дома нечего есть, — говорит второй шахтер, лет на десять постарше и покрепче. — Но тогда недовольна жена, и детям плохо.

— Зарплаты кое-как хватает лишь на гарбансо, готовим его на воде, — говорит молодой.

Гарбансо — турецкий горох, и, разумеется, хорош лишь в мясном бульоне.

Мы берем водки, чокаемся. Трактир крохотный: один-единственный стол и два стула. Кроме нас и хозяина в рубашке, без пиджака, тут еще два мелких буржуа в фетровых шляпах. На них никто не обращает внимания.

— Мы все такие озлобленные, что приходишь домой и невольно начинаешь скандалить с женой, — говорит тот, что постарше. Его зовут Мигель. — Никто этого не хочет, но ты так раздражен, что вскипаешь из-за пустяков. Я должен кормить пятерых детей, из них только старший немного подрабатывает, можете вы себе представить нашу жизнь? К работе это никак не располагает. Да и к чему надрываться? Чтобы мы делались еще тоньше, а те, наверху, еще толще?

— У меня только трое детей, — говорит молодой. — Старшему семь лет, но ведь и дети живут не одним только воздухом. Восемь лет назад, когда я начал работать на руднике, мне платили всего двадцать шесть песет, и только с пятьдесят шестого года я стал получать тридцать девять.

— Двадцать шесть песет! Сегодня мне хватило бы этого как раз на один завтрак! — кричит сзади один из буржуа в шляпах.

— Если б можно было убежать, никто бы не остался, — говорит Мигель.

Третий шахтер, коротенький пожилой человечек с комически-хитрым выражением лица, до сих пор молчавший, вдруг писклявым голосом говорит:

— А я сейчас убегу. Но только до угла, водка действует мне на почки. Присмотрите за моим узлом, там щепки для растопки, хорошие сухие щепки, мне стоило таких трудов их натибрить!

Под всеобщий хохот он указывает на лежащий у его ног узел, из которого в самом деле торчат щепки.

— Откуда это у тебя? — спрашивает хозяин.

— Из сарая за шахтой, — отвечает коротышка, — Ты думаешь, у меня есть пять песет, чтобы купить дров на растопку?

В столь располагающей обстановке мы быстро усидели бутылку, но вот хозяин наливает уже из новой. Ее заказал, несмотря на все наши протесты, за свой счет Мигель. Отказаться пить значило бы оскорбить его. Таковы уж испанцы: отдадут последнее, но не уступят иноземцу в хлебосольстве.

В трактире возникает легкое волнение, когда входит мальчик лет десяти, сын хозяина.

— Как, ты уже здесь? — укоризненно спрашивает трактирщик. — Ты не в школе?

— Учитель не пришел, — отвечает мальчик. — Мы ждали полчаса, а его все нет и нет.

— Ни на что не годный у нас учитель! — ругается хозяин. — Половину времени отсутствует, а если и придет, то не даст мальчишкам ничего путного.

— Да, не наша вина, что мы не умеем как следует читать и писать, — замечает молодой шахтер, очевидно, полуграмотный, несмотря на всю свою смышленость.

Вот наконец подкатывает, погромыхивая, трамвай, уже битком набитый едущими домой шахтерами. Поработав локтями, мы устраиваемся на задней площадке, как сардины в банке, с той только разницей, что места у нас не лежачие, а стоячие. Надо сказать, теснота имеет свои преимущества: когда допотопный вагон подскакивает и рыскает из стороны в сторону, вы просто не сможете упасть, сколько бы ни выпили. А уж установить контакт с людьми и вовсе не проблема! Спиртное слегка завело наших друзей, и они будоражат толпу, как закваска. Скоро уже со всех сторон звучит хор голосов.

— Отдохнуть вечером? — кричит какой-то шахтер. — Нет, мы сразу же приступим к работе, но уже в другом месте! Если работать на одной только шахте — не проживешь!

— Почти все мы работаем еще часа четыре-пять — до десяти-одиннадцати вечера, — вторит ему другой, — хотя побочный заработок облагается особенно высоким налогом, если только не сумеешь его скрыть. И в субботу мы тоже работаем до шести часов.