В тени баньяна

Она тараторила, перескакивая с одной темы на другую. Только что рассказывала о доме – и вот уже о них с Поком. Они поженились, когда ей было тринадцать, а ему – пятнадцать, она очень хотела детей, каким только богам и духам не молилась, не совершала подношений – ни один не услышал ее, и так она состарилась и одряхлела, смирившись со своей участью. Нет, она не жалуется – на случай, если боги слышат ее в эту минуту. Во всем остальном судьба не обделила их с Поком. У них есть земля, и пусть возделывать ее непросто, урожая всегда хватает. Не считая бездетности Мае, на их долю не выпало ни тяжелых болезней, ни страшных потрясений – иначе как чудом это не назовешь, ведь они живут на свете столько лет.

А потом пришла Революция и ее вездесущий Создатель, которого постоянно восхваляли солдаты. Засуха? Организация распорядится прорыть каналы к вашим полям. Скудный урожай? Организация научит вас, как удвоить или даже утроить его в следующем сезоне. Кто такой этот Организация? Полубог – подобно королю? Или просвещенный мудрец – подобно Будде? Похоже, его послали небеса. И тогда, разумеется, стоит почитать его, совершать подношения, о которых он просит, приносить жертвы. Солдаты сказали, что Организации нужны добровольцы. Неак мулатхан – «основные люди», то есть настоящие крестьяне, которые могут приютить у себя эвакуированных жителей городов. Мае толком не поняла, о чем говорили солдаты, однако согласилась, решив, что Организация хочет исполнить их с Поком несбывшуюся мечту о детях, прислать кого-то, кто скрасит одиночество двух стариков. Увидев маму со мной и Раданой, таких несчастных и одиноких, она поняла: само провидение хочет, чтобы она приютила нас, а может, даже стала нам матерью.

Окинув взглядом комнату, Мае вздохнула.

– Разве это дом… Вам бы что-нибудь получше, – вторила она словам мужа. – Мне так стыдно перед вами.

В хижине была всего одна комната, вполовину меньше нашей детской в Пномпене, и поскольку впятером мы в ней не помещались, Мае, к которой вернулась ее прежняя веселость, на ходу решила: женщины будут спать внутри, а Пок – на бамбуковом настиле под хижиной. Спустив Радану на пол, мама с тревогой взглянула на Пока, который принес наши узлы.

– Он вырос среди ветров и дождей, – поспешила успокоить маму Мае. – Его кожа прочнее времени!

Пок положил вещи у стены рядом с горой циновок. У старика всегда был такой невозмутимый вид, словно все, что говорилось при нем, не имело к нему никакого отношения. Однако сейчас, услышав слова жены, он подтвердил:

– Да, люблю свежий воздух.

Он улыбнулся нам и, будто желая развеять наши сомнения, радостно перекинул через плечо циновку и вышел на улицу, оставив нас на попечение жены.

– Да что же это я! – ахнула Мае, увидев, что мы по-прежнему стоим посреди комнаты. – Все болтаю и болтаю. Бедняжки… Садитесь, садитесь скорее. Отдохните с дороги.

Глава 16

Мае взяла три скатанные циновки и расстелила их на полу. На этих, сплетенных из пальмовых листьев, мы будем спать, пояснила она, а те, что из рисовых побегов, – для еды, их нельзя приносить в дом, потому что запах риса и рыбы привлекает насекомых. Здесь, в деревне, где жуки с острыми, как пила, зубами могут за неделю превратить в горсть пыли то, что люди ткали несколько месяцев, приходится быть осторожными.

Спустились сумерки. Тщательно вымывшись и поужинав рисом и жареной рыбой, я была готова погрузиться в долгий, глубокий сон. Гнусавый голос Мае, ее певучий деревенский говор наполнили мое тело приятной истомой.

Из ротанговой корзины с крышкой старуха достала пару выцветших, покрытых заплатами одеял и хорошенько их встряхнула.

– Хм… – нахмурилась она, разглядывая одеяла. – Они не казались такими убогими, когда нас было двое. – Затем понюхала их и мгновенно воодушевилась: – Что ж, хотя бы чистые!

Мае протянула одно одеяло маме.

– Я положила внутрь сушеные листья каффир-лайма[31] – они отпугивают… вор[32].

Она имела в виду змей. Старичок делал то же самое: называл ядовитых змей «ползучие растения». Он верил, что, если произнести вслух «змеи», они непременно приползут. Распространенное суеверие среди деревенских жителей.

– Спасибо, – ответила мама, глядя на Мае стеклянными от усталости глазами.

– Пасибо, пасибо, – повторила за ней Радана, расплываясь в довольной улыбке.

Она перестала бояться Мае, ее морщинистого лица и зиявшего на нем, словно рана, рта. Теперь она смотрела на этот рот как завороженная: он все время двигался, слова и звуки журчали в нем, словно вода в ручье. Соскочив с маминых колен, сестра принялась расхаживать по комнате и лепетать какую-то бессмыслицу, подражая Мае с ее вечными разговорами и суетой.