В тени баньяна

Повсюду дети, особенно маленькие, просились на руки к матерям, а если те были заняты, находили какое-нибудь уютное местечко под деревом или устраивались на соломе. Было уже поздно, около полуночи – я не могла определить точно из-за ярких огней вокруг, но обычно в это время мы уже спали. Стихло стрекотание сверчков и цикад. Поместье погрузилось в тишину. Люди медленно убирали инструменты и корзины с рисом и собирались домой. И хотя все уже закончили работу, некоторые еще не получили свое угощение, многие надеялись на добавку, а кто-то просто хотел отдохнуть, перевести дух, ощутить прилив сил после еды, прежде чем отправиться в обратный путь.

Я снова подняла глаза к небу и представила, как папа смотрит на меня с луны. Я повсюду ощущала его присутствие. Меня охватило непреодолимое желание поговорить с ним вслух, без посторонних. Нужно было срочно найти какое-нибудь уединенное место. Я взглянула на Радану. С ней ничего не случится, успокоила я себя. Она крепко спит. К тому же Пок и Мае рядом. Они сидели в нескольких футах от нас, около ямы с огнем, прислонившись ссутуленными спинами к стволу дерева. Приникнув друг к другу, прямо как «влюбленные» пальмы около нашей хижины, старики дружно похрапывали.

Проскользнув между стогами, я направилась к лесу, а там пошла знакомой дорогой, плавно рассекая высокую траву, доходившую мне до пояса. Я двигалась так легко, словно стала бесплотным духом, тенью, способной перемещаться в пространстве бесшумно и бесследно. Трава уже доходила мне до плеч. Я остановилась и стала ходить по кругу, утаптывая тонкие, мягкие травинки. Получилось что-то вроде гнезда – в него так и тянуло лечь. Отсюда открывался прекрасный вид на луну: ее не загораживали ни деревья, ни облака. Угнездившись в траве, я начала разговаривать сама с собой. Просто произносила слова, без всякого смысла, – проверяла, как звучит мой голос, прежде чем обратиться к папе, назвать его по имени.

Вдруг послышались чьи-то голоса. Я замерла, припав к земле. Голоса доносились со стороны тропы и сопровождались звуками шагов. Потом что-то пронеслось в воздухе, словно человек поскользнулся и упал.

– Вставай! – приказал мужской голос.

Раздался удар, шаги возобновились.

– Как ты смеешь воровать! Прямо у нас под носом! – воскликнул другой голос.

– Сейчас жатва, а мы голодаем, – оправдывался третий голос.

– Тебе больше не придется голодать. Мы прекратим твои страдания. Что ты на это скажешь?

Ответа не последовало.

– Где же будет твоя могила? В колодце, где лежит землевладелец с семьей, или в лесу, куда мы отвели остальных?

Третий голос по-прежнему молчал.

– Пусть будет в лесу!

Они с силой толкали его вперед. Я лежала в траве, не смея пошевелиться.

Как я вернулась назад? Я шла, бежала, а может, ползла? Как долго меня не было? Когда я вернулась к амбару, все мое тело – руки, ноги, лицо – было изрезано острой травой, исцарапано хлесткими ветками. Мама схватила меня за плечи и, оглядев с ног до головы, стала трясти, так сильно, что моя голова болталась из стороны в сторону.

– Что случилось? Где ты была? Где сестра?

И тут из стога раздался крик:

– Мама!

Их было целое полчище. Огромные, как мухи. Радана визжала, закрывая лицо от роя комаров, словно от пламени.

Глава 20

Когда мы вернулись домой, мама высекла меня. Она хлестала меня по спине тонким черенком пальмового листа, будто раскаленной проволокой. Пок и Мае умоляли маму остановиться, пытались вырвать меня у нее, но она велела не вмешиваться.

– Я – ее мать! – напомнила она старикам и добавила, обращаясь ко мне: – Я оставила тебя с сестрой. Ты должна была смотреть за ней. А ты ушла – и вот что случилось. Посмотри!

Радана лежала на циновке. Ее тело покрылось бугорками от укусов. Но я знала: дело не только в Радане или во мне. Мама вымещала на мне гнев и обиду за все, чего лишилась.

– Ты бросила сестру, поступила безответственно. Ты заслужила наказание. Сама виновата. Ясно? Ты сама виновата!

Я понимала. И не могла ничего сказать.

– Отвечай! Где ты была?

Удар пришелся по пояснице, и у меня вырвалось:

– Папа!

Мама принялась хлестать меня сильнее.

– Он. Тебя. Не слышит. – Каждое слово сопровождалось ударом. – Нечего. Плакать.

Я не плакала – я звала. Через открытую дверь я видела луну, яркую, бесстрашную. Папа. Он улыбался, заливая светом все вокруг. Я хотела, чтобы он прижал меня к себе, провел рукой по моей пылающей спине, собрал осколки моей разбитой любви. Хотела, чтобы он обнял маму, вернул ей нежность и красоту, преобразил ее, как он преображает ночь своим светом.

– Нечего плакать, – повторила мама. Слезы катились по ее щекам, оставляя длинные, блестящие полосы, похожие на следы ударов на моей спине. – Он не слышит тебя, понимаешь? Не слышит! Его больше нет!

Я понимала все. И не понимала ничего.

– Его нет!

– Прости! – закричала я, когда очередной удар рассек кожу на плече. – Прости, что его забрали из-за меня!

Мама остановилась, будто оцепенев от моих слов. Отбросив черенок в сторону, она упала на колени и зарыдала. Разбилась вдребезги, как разбиваются прекрасные, хрупкие мечты. И мир вокруг померк.