В тени баньяна

Той ночью небо плакало. Открыв глаза, я увидела маму, сидевшую на пороге хижины. На улице царила кромешная тьма, луна скрылась за пеленой дождя. Дождь пошел неожиданно, посреди сухого сезона – земля уже начинала трескаться без воды. «Чужой дождь», – сказала Мае, как будто его отняли у другой ночи. Крыша над нами опять протекала. Мае поднялась с постели и поставила кастрюлю в месте, где с потолка капала вода. Затем она подошла к маме. Та вся дрожала.

– Идем, дитя, идем. – Мае обняла ее за плечи.

Мама замотала головой, как ребенок, который не хочет, чтобы его утешали. Старуха вздохнула и, вернувшись в дом, легла на циновку рядом со мной.

Прошло несколько минут, и я услышала мамин голос.

– Сколько раз я спрашивала себя, Рами: что я могла сделать, чтобы удержать твоего отца? Ничего. Сделай я что-то или, наоборот, не сделай ты чего-то – его бы все равно не было сейчас с нами. Ты думаешь, я виню во всем тебя. Да, отчасти мне хотелось, чтобы ты чувствовала себя виноватой. На отца я злиться не могла, так как знала: он сделал это ради нас. Но правда в том, что никто из нас не мог его остановить. Такой уж он был человек: делал только то, что считал правильным. Никогда не изменял своим убеждениям. – Мама горько усмехнулась. – Поэзия возвысила твоего отца, Рами. Только он не понимал, что в этой вышине он у всех на виду. Рано или поздно его бы все равно заметили, даже если бы ты не сказала солдатам, кто он такой. – Она вздохнула и с этим вздохом как будто выпустила наружу все, что так долго держала в себе. – Слова могут вознести нас к небесам, а могут швырнуть в бездну, Рами. Возможно, поэтому я стараюсь не говорить лишнего.

Я закрыла глаза, считая удары капель о дно кастрюли: «Ток-ток-ток…»

Утром, выйдя на улицу, я увидела, как мама помешивает семена лотоса в кастрюле на огне. Рядом стояла кастрюля с дождевой водой. Я зачерпнула воды в ладони и смочила пересохшее горло. Мама протянула мне миску с семенами лотоса. Некоторое время она молчала и даже не глядела на меня, но когда я принялась за еду, вдруг заговорила.

– Однажды жила на свете мать…

Я едва различала ее голос, тихий, как шуршание листа посреди бескрайнего леса.

– Она души не чаяла в своей дочери, исполняла любые ее желания. Однажды ночью они играли в саду, и девочка, увидев в небе луну, попросила мать достать ее. Напрасно мать пыталась объяснить, что луна живет на небе и нельзя просто снять ее оттуда, как фрукт с дерева. Девочка, как любой ребенок, не понимала, что луна не игрушка, не вещь, что она никому не принадлежит. И горько плакала. Что оставалось матери? Она принесла ведро воды и показала дочери отразившуюся в нем луну: «Вот она, милая, твоя луна». Девочка обрадовалась и, опустив руки в ведро, часами играла с луной, глядя, как танцует и кружится в воде светящийся шар.

Я вдруг поняла, что мама впервые в жизни рассказывает мне историю. Раньше это делали только Кормилица и папа. Почему? Почему она никогда прежде не рассказывала мне историй? Слова могут вознести нас к небесам, а могут швырнуть в бездну… Почему теперь, когда словами уже ничего не исправить?

– Я готова на что угодно ради тебя, – сказала мама. – И я бы вернула его, если бы только могла.

Я взглянула в ее полные слез глаза. Из влажной глубины на меня смотрело папино лицо. Мама отвернулась, вытирая слезы ладонью. Затем, взяв пузырек с йодом, на который она выменяла одну из папиных рубашек, мама смазала мою спину. Ее прикосновения были мягкими, осторожными, словно она водила кистью по холсту.

И если вчера удар за ударом на меня обрушивался мамин гнев, теперь мазок за мазком меня утешала ее нежность.

Несколько дней спустя, когда мы с мамой на поле срезали рис, в лучах полуденного солнца, как мираж, возник силуэт Пока. Старик спешил к нам. Мама бросила серп и побежала ему навстречу. Малярия. Он сказал, что у Раданы малярия.

Мы вернулись домой. Мама сидела на полу, прижимая Радану к груди. Она набросила на плечи одеяло и накрыла им сестру, так что я не могла понять, кто из них дрожит: мама или Радана. Мае втащила корзину с горячими камнями, обернутыми в какие-то тряпки. Мама подняла на нее глаза и взмолилась:

– Я не могу унять озноб! Прошу вас, скажите, что мне сделать.

Мае забрала у нее Радану и, плотно закутав крошечное тельце в одеяло, положила на циновку. Затем она начала обкладывать сестру горячими камнями. Радану по-прежнему била дрожь, ее зубы громко стучали. Ужасный звук, подумала я, будто животное грызет собственную кость.