В тени молнии

Демир прислушивался к его удалявшимся шагам. Зря он все это затеял, зря отдался на волю своего сломленного, пострадавшего от всплесков эмоций «я». Надо было сначала принять хорошую дозу скайгласа, переварить предательство Каприка, а потом взять витглас и с его помощью рассчитать, как уничтожить предателя – медленно, но верно, нанося удары со всех сторон в течение многих лет. Каприк даже не узнал бы, чьих это рук дело.

Самобичевание Демира прервали новые шаги и безошибочно узнаваемый скрип деревянных колес по тесаному камню. Возле его камеры звуки стихли. Дверь открылась, Сжигательница подкатила кресло отца Ворсьена к кровати Демира. Перед ним вдруг оказалось непроницаемое старческое лицо, покрытое чешуйками годгласа. Однако глаза почтенного старца шарили по нему так, словно хотели раздеть Демира догола и выведать все его секреты.

Дверь в камеру осталась открытой, Сжигательница остановилась прямо за спиной отца Ворсьена. Немолодая женщина была гласдансером, хотя вокруг Демира не наблюдалось ровным счетом никакого стекла. Ее рука лежала на эфесе короткого меча с отделкой из форджгласа.

– Я не ждал гостей, – сказал Демир, облизнул ладони и провел ими по волосам, заглаживая их назад. – А то бы прибрался. Пожалуйста, присаживайтесь.

К его удивлению, отец Ворсьен приподнял уголок рта, хмыкнул, поерзал в своем кресле и сказал:

– Что бы ни случилось, Демир, знай: ты всегда мне нравился.

Странно льстить тому, кто полностью находится в твоей власти. Демир склонил голову набок и вгляделся в лицо отца Ворсьена, пытаясь понять, что тот задумал, – безуспешно. Даже в глубокой старости папа Ви оставался прежде всего политиком – ни годы, ни физическая немощь не лишили его хладнокровия и невозмутимости.

– Тогда зачем ты велел Каприку отдать приказ разграбить Холикан и свалить все на меня?

– Значит, сразу к делу? Жаль, что не все в этом треклятом городе так же прямолинейны. И ты… ты не боишься меня, как остальные. Наверное, поэтому ты мне и нравишься. – Он негромко вздохнул. – Я не приказывал Каприку сделать это.

– Я тебе не верю, – парировал Демир.

Пусть он далеко не так опытен, как отец Ворсьен, но все же не тупица. Старый патриарх скажет и сделает что угодно, отстаивая то, что он считает истиной.

– Веришь ты мне или нет, не важно. Я проявляю к тебе доброту, относись к этому как хочешь. Я не приказывал Каприку поступить так, как он поступил. Да, я велел ему слегка сбить с тебя спесь – сделать так, чтобы в той кампании тебя постигло небольшое унижение. В тебе было столько дерзости и высокомерия, что хватило бы на дюжину гильдейских наследников. Надо было спустить тебя с небес на землю. Но Каприк перестарался.

Демир смотрел на отца Ворсьена. Леденящий страх, испытанный им, когда старик Ворсьен оказался в его камере, прошел, на его место опять просилась ярость. Нет, надо успокоиться. Ярость загнала его в это подземелье, но она не поможет выйти отсюда.

– Хочешь сказать, – ровным голосом начал Демир, – что Каприк действовал в одиночку, когда приказал убить тысячи мужчин, детей и женщин?

– Именно.

Демир чуть не сказал во второй раз «не верю», но сдержался: какой в этом смысл?

– Почему то, что ты сообщил, есть проявление доброты?

– Надеюсь, это помешает тебе объявить войну гильдии Ворсьенов.

– И это тоже ради моего блага? – с сомнением спросил Демир.

– Ты не выиграешь, – просто ответил отец Ворсьен. – Но и проиграешь не раньше, чем причинишь существенный вред моей семье, насколько я знаю тебя. – Впервые с начала их беседы отец Ворсьен говорил, блуждая взглядом по потолку. – Тебя и твоего Монтего. Ха! Адриана точно знала, что делала, когда растила вас двоих. Смертельная комбинация. Ты знаешь, что он сидит сейчас у ворот Маерхорна в своей карете и ждет? Сжигатели ни за что не признаются в этом, – отец Ворсьен покосился на телохранительницу у себя за спиной, – но у них поджилки дрожат при одном упоминании его имени. Сжигатели! Боятся палочного бойца, бывшего чемпиона! За его экипажем прямо сейчас следят четыре стрелка и два гласдансера.

Демир прищурился. Ворсьен переиграл его, это понятно. Опустив глаза, он стал водить пальцем по форменной штанине, рисуя завитушки на сукне.

– Как долго шел спор во Внутреннем собрании? Пока вы решали, что со мной делать?

– Полночи, будь они все неладны, – сказал отец Ворсьен и зевнул. – Ты – настоящая заноза. Никого из нас не боишься, никого не уважаешь. Грегори зол на тебя за то, что твое наводнение смыло его семейный охотничий дом. Супи требует вернуть ему тысячу кусков сайтгласа, причем немедленно. А я… ты публично заставил моего сына признаться в военном преступлении.

Демир вздрогнул. Он не верил, что собрание решило его убрать, но, заметив в коридоре тени еще двух Сжигателей, вдруг испугался. Кто знает, может, от этого разговора зависит его жизнь? Надо просить отца Ворсьена о помиловании, умолять его, давать любые обещания. Так поступил бы любой здравомыслящий человек. Но отец Ворсьен поймет, что это неискренне, просто потому, что хорошо знает Демира. Он развел руками:

– И как же нам быть?