В тени монастыря (СИ)

Вскоре раздался гонг, отмечающий конец рабочего дня, и Киршт немедленно, будто очнувшись, вскочил из-за стола. За день отчет не прирос ни на страницу, и в былые времена добросовестный гном, возможно, остался бы на работе подольше, но сейчас... Пусть идут в задницу со своим отчетом, - подумал Киршт. Его ждали более важные дела.

***

Киршт шел по городу, то невольно ускоряя шаг, то одергивая себя и пытаясь слиться с толпой серых, безразличных людей, которые, как и он сам, по звуку гонга вывалились из контор и заводов, и теперь направлялись в магазины, чтобы выстроится в очереди за ужином. Выделяться было опасно. Несмотря на то, что Бернд объявил о полном и окончательном раскрытии секты, город находился будто бы на осадном положении: по улицам сновали Стража и Искатели, а Ариан за один день издал с десяток запрещающих эдиктов: по-хорошему, теперь нельзя было ничего. Любое собрание, от поминок и юбилеев в ресторане до игры школьников в снежки на заднем дворе объявлялось незаконным без согласования с Церковью, о любой хуле на Церковь или имперские власти надлежало доносить в течение суток под страхом заключения в Монастырь, а все организации, от клуба любителей рыбной ловли до кружков по макраме обязали пройти регистрацию. Вдобавок Ариан запретил выпуск любых печатных материалов, за исключением церковных, и ничтоже сумняшеся закрыл две городские газеты, издаваемые Ассамблеей на гномьем языке. Поговаривали, что эти газеты казались Ариану подозрительными, ибо читать их он не мог. Также говорили, что дни Ассамблеи сочтены - это был реверанс в сторону обычаев Щачина еще со времен эпохи Владычества, и нигде в Империи подобных собраний не было, а раз так - то и в Щачине быть не должно.

Город роптал. Конечно, это не был не первый запрет Ариана, но, кажется, в первый раз он умудрился и впрямь настроить против себя полгорода. Особенно гномов: ни закрытие газет, насчитывающих почти полторастолетнюю историю, ни грядущий разгон Ассамблеи, существовавшей примерно столько же, радости им не добавляли. Пусть Щачин и вошел в Империю по итогам Великой Войны, но до сих пор он все-таки оставался Горным Городом, со своей историей и традициями, и гномы гордились своим особым положением. Теперь же этому, кажется, пришел конец. На площадь Восстания гномы, конечно, не выходили - пример Иана отбил у них желание на открытый протест - но на стражников смотрели косо, а то и с открытой враждебностью, о справедливости Бернда больше не говорили, только о возрасте и самодурстве, а уж при упоминании церкви и Ариана некоторые откровенно плевались.

Впрочем, среди горожан были и те, кто стал регулярно посещать приходы Церкви и слушать проповеди, ставшие резкими, агрессивными: святые отцы едва ли на крик не переходили, угрожая новым появлением бесов, вспоминая подвиги Великой Войны и объявляя о готовности начать ее снова, до тех пор, пока последний бесопоклонник не упокоится в могиле. Слушатели проповедей с немалым усердием выискивали еретиков и отступников среди своих знакомых - еще бы, это было так приятно, получить немного власти над другими!

Но больше всего было тех, кто, как и раньше, совершал обычные механические действия, переходя из дома на работу и обратно, из последних сил ничего не замечая. Они повторяли друг другу утешительные истории о том, что "все как-нибудь, да и устроится", говорили, что "там" (и поднимали при этом палец кверху, что означало высшую власть) все скоро решат, а простому человеку нужно жить своей обычной жизнью. Эти люди раздражали особенно сильно. Но даже они - как Леокадия, например, - соглашались, что времена наступили тяжелые, а будут еще хуже. Над городом повисла напряженность, все словно ждали чего-то: символа, лидера, происшествия, которые бы все расставили на свои места.