В тени трона

А как только оказался Михаил дома, лицом к лицу и глаза в глаза с женой, «ландыш» этот, молодой князь Дмитрий, исчез из их жизни, будто и не существовал вовсе: любовь старательно обходила все ямки на своем пути. Михаил с Натальей поехали в Москву, пошли на кладбище, отстояли в церкви панихиду по Оле и Вере и вернулись в Гатчину. И тут лучиком сквозь тучи блеснула добрая весть: императорским указом их маленький сыночек был возведен в высокое дворянское достоинство – получил право носить титул граф Георгий Брасов. Прекрасная новость, но до победы еще далеко! Имущество и банковские вклады великого князя оставались под царской опекой, и, погибни он на фронте, будущее его сына целиком зависело бы от прихоти Николая: получит граф Георгий отцовское наследство или останется без копейки. В том, что к Наташе, если она овдовеет, Семья не проявит ни капли благородства и жалости, Михаил был уверен, и это отравляло ядом его душу.

Обстановка на фронте оставляла желать лучшего: немцы медленно, но уверенно продвигались на восток. О скорой победе русского оружия нечего было и мечтать. Распря между военным министром генералом Владимиром Сухомлиновым и главнокомандующим великим князем Николаем Николаевичем, замешанная на противоположном подходе к вопросам военной стратегии, стала достоянием гласности и с жаром обсуждалась обывателями. Распутин нашептывал «царицке» военные и политические назначения, та наседала на венценосного супруга и влияла на принятие им ответственных государственных постановлений. В такой неспокойной, расшатанной донельзя обстановке летом 1915-го Николай пришел к решению сместить главнокомандующего, а заодно и военного министра Сухомлинова и полностью взять на себя руководство военными действиями из Ставки в должности Верховного главнокомандующего. Никакие уговоры генералов и политиков не могли убедить упрямого царя, получившего в молодые годы лишь начальное военное образование, отказаться от этой безумной идеи: Николай был непреклонен. Его намерение взять управление всеми военными операциями в свои руки подогревала, даже вопреки советам здравомыслящего Распутина, непоколебимо уверенная в Божьей помощи Аликс. «Ты выиграешь эту великую битву для страны и трона, – писала она мужу, – один, храбро и решительно».

Когда Туземной дивизии предписано было подготовиться к возвращению на передовую, Михаил, не мешкая, выехал из Гатчины на фронт. Наташа поехала проводить мужа и уговорила его заехать ненадолго в Брасово.

В Локте, на первый взгляд, мало что изменилось с приходом войны: многих городских мужчин забрали в армию, но пока не всех, и оставшиеся угрюмо дожидались своей очереди. Да и крестьянских мужиков не всех еще забрили; Брасово не производило впечатления опустевшего села, где бабы, сидя у окна, причитают по своим мужьям, ушедшим на войну. Но и взрыва патриотизма тут напрасно было бы искать – только озабоченность, похоронки и нетерпеливое ожидание конца войны. Михаилу обрадовались – разглядели в его приезде добрый знак: было б на фронте худо, брат царя не приехал бы. И все вопросы к генерал-майору сводились к одному, главному: когда война кончится? Впрочем, в победе русского оружия над немцем никто не сомневался. Один мимолетный разговор развеселил сердце Михаила и запомнился: а не хочет ли великий князь объявить весь этот заповедный край своим независимым владением и тут, в Локте, единовластно княжить? Вот было бы чудесно, и народ бы обрадовался!

Этот день по дороге на войну выдался нерадостным. Наташа не могла скрыть грусть нового расставанья – ей наутро возвращаться в Гатчину, а Мишин путь лежит на запад, на фронт. Что их ждет, что с ними будет? Один Бог знает, да молчит… Ногаец Магомед, обычно не отходивший от командира ни на шаг, весь этот день провел в конюшне и прекрасно там себя чувствовал. Конюхи, почуяв в нем своего, к нему расположились, да и кони тоже. Со знающим видом переходил Магомед из стойла в стойло, любовно поглаживал лошадей, похлопывал, говорил с ними на своем гортанном наречье – они слушали, наставив уши. Ближе к вечеру Михаил нашел его в обществе конюхов – раздув самовар, они гоняли чаи в конюшенной каптерке и слушали, как ногаец поет им боевые песни на своем родном языке.

Позже, уже после ужина, Михаил спросил у ординарца, что за песню он пел.

– Наша старинная песня, – ответил Магомед. – Ногайская.

– А о чем? – спросил Михаил.

– Про войну, – без всякой охоты сообщил Магомед. – Как мы с русским генералом воевали.

– По-русски как будет? – поинтересовался Михаил. – Скажи!

– «В пропасть упасть – пропасть, и тело обмоет река», – музыкально проклекотал ногаец.

– Красиво… – признал Михаил.

Магомеда возвращенье на фронт ничуть не беспокоило, он видел в этом естественный ход событий.

А русско-германский фронт, как принято говорить в подобных случаях, «выравнивал фланги» – медленно, но верно откатывался с запада на восток. Вот уже и Львов был отдан немцам.