В тени трона

На фронт тронулись на исходе осени, перед снегом. Михаил ехал в своем штабном вагоне, в головном эшелоне. Там же, при командире дивизии, находился Магомед, не отходивший от него ни на шаг, и секретарь Джонни, с которым ногаец, на почве преданности великому князю, быстро нашел общий язык. В солдатских теплушках всадники, коротая время, распевали боевые горские песни, в которых прославлялись подвиги героев, сложивших головы в борьбе с русскими завоевателями в прошлом веке. Слова этих песен, надо сказать, никого не смущали.

Михаил сидел над штабными картами, разбираясь в паутине карпатских рек, в пятнах лесных и степных массивов. В Карпатах дивизии предстояло, выгрузившись из вагонов, проследовать своим ходом в направлении Самбора, далее к реке Сан и там в составе 8-й армии генерала Брусилова ввязаться в наступательные бои с пруссаками и австрийцами, закрепившимися на подступах к польским городкам и селам.

Переход от железной дороги оказался не слишком сложным – горы еще не завалило снегом, фуражиры поспевали за наступающими кавалерийскими полками. Шли скрытно, выслав вперед разведку и обходя стороной населенные пункты. Открывали наступление ингушский и дагестанский полки, первые восемнадцать часов всадники не сходили с седел. Боевой дух и тяга померяться силами с противником подстегивали бойцов.

Михаил с офицерами своего штаба перемещался верхом от полка к полку. На простой гимнастерке под длинной кавалерийской шинелью не было ни орденов, ни генеральских знаков отличия. Походная палатка великого князя осталась далеко позади, в обозе; Михаил спал урывками, завернувшись в бурку. По информации из штаба Брусилова, передовые порядки Туземной дивизии должны были выйти к линии соприкосновения с противником менее чем через сутки, и Михаил, вопреки уговорам своего начштаба полковника Юзефовича, твердо намеревался остаться на передовой.

Михаил и Магомед на фронте

К реке вышли с рассветом; мир был сер и расплывчат. К воде вело отлогое жнивье, и всадники, с ходу отпустив поводья, лавиной покатились по склону. Пехотный батальон австрийцев, числом не более полутысячи, держал, окопавшись неглубоко, оба берега Сана. Разглядев на окраине поля стремительно мчавшихся по склону конников, не оставлявших сомнений в своих намерениях, дозорные открыли беспорядочный огонь из винтовок, потом заработал и пулемет. Конная лава шла, накатывала неудержимо, как будто не в нее стреляли австрийцы, а в низкое, моросящее дождем небо.

Всадники выдернули шашки из ножен. Началась рубка, против которой не было защиты – только ужас. Австрийцы побежали к берегу – на той стороне реки их ждали свои. Но верховые с гиканьем ринулись за ними следом и продолжали рубить людей в ледяной воде. Закончив свою работу, всадники всею массою устремились к тому берегу – переправлялись, выпрыгнув из седел и держась на плаву за гриву коней.

Схватка у воды вышла недолгой – пешком от конного далеко не убежишь, а вид жутких, невиданных в этих местах со времен Аттилы мокрых дикарей в мохнатых шапках, с кривыми шашками, вскинутыми над головой, нагонял трепет и сковывал движения австрияков.

Еще до полудня Михаилу доложили: захвачено шесть пулеметов противника, взято три сотни пленных. Были и потери: семеро убитых, тринадцать раненых.

Боевое крещенье состоялось.

Ужас на своих шустрых ногах бежал далеко впереди Туземной дивизии, получившей после этой рубки название Дикая, и расчищал ей путь.

Карпаты и Галиция стали первоначальным театром военных действий 8-й русской армии генерала Брусилова против австро-венгерских войск и стоявшей за ними германской имперской армии. Львов был военным и политическим средоточьем на этой кровопролитной сцене. Ни политикам, ни генералам и в голову не приходило, что этот взрыв ярости, вызванный выстрелом в Сараеве, растянется на годы окопного противостояния, обернется газовыми ядовитыми атаками на Ипре, миллионами бессмысленных жертв и приведет к краху мировых империй. Один-единственный выстрел, эхо которого разлетится на весь двадцатый век!

В преддверии затяжной позиционной войны наступило напряженное затишье, и Михаил решил использовать его, не откладывая ни на час, для короткого отпуска: немедленно ехать в Гатчину, к Наташе, по которой истосковался на фронте, и встретиться с Ники для серьезного разговора.

С приездом Михаила гатчинский особняк ожил и расцвел: в нем воцарилась праздничная атмосфера. Наталья и дети не отходили от главы семьи, каждый вечер гости рассаживались за дружеским столом. Люди тянулись к общительному, никоим образом не демонстрирующему свое высокое положение великому князю: по-свойски заглядывали на гостеприимный огонек Рахманиновы, приходил с соседней улицы, где снимал жилье, знаменитый писатель Куприн, захаживал поэт Саша Черный. Для каждого у хозяина находилось теплое слово, приветливый взгляд. Княжеский дом на Николаевской улице светился счастьем, и это поднимало настроение благодарных гостей.