В тени трона

– Не стоит извиняться, Альба, читать мою почту – твоя работа. Так в чем дело?

– Поначалу я выкинула это, но за последнюю неделю вам их пришло уже около пятидесяти.

– Пятидесяти чего?

– Пятидесяти одинаковых писем. Поначалу их было немного, но потом они все прибывали и прибывали…

Альба в смущении заерзала, и я не смогла удержаться от смеха.

– Ради костей Шивы, женщина, что там такое, в этих письмах? Картинки с голыми мужиками? Я не думаю, что тебя так уж смутили бы угрозы моей жизни – их наверняка приходит не меньше дюжины каждый день.

– Нет, мэм, ничего такого. Просто это очень странно.

– Хорошо, давай посмотрим. Выведи их на экран… хотя я думаю, Эммори уже в курсе? – Альба кивнула и вывела сообщение на дальнюю стену. Я взглянула и громко расхохоталась. – Етит-твою, Хао, задница этакая!

Белые буквы на черном фоне гласили: «В. сожалеет насчет П. Ты должна мне 100 кредитов».

– Вы знаете, от кого это?

Эммори изо всех сил пытался не проявлять интереса, но у него ничего не вышло.

– Ага. – Я пожала плечами. – Когда пришло первое?

– Примерно неделю назад, ваше высочество.

– Это Хао. Видимо, он не смотрел новости, иначе написал бы раньше. Мне нужно подумать над ответом.

– Ваше высочество, вы не можете отправить сто кредитов сообщнику По-Сина.

– Эмми, я не должна ему сто кредитов. – Я задумалась. – По крайней мере, я этого не помню, и даже если должна, это совершенно все равно. – Я махнула рукой. – Просто так Хао дает мне понять, что это он. Он не придет за деньгами. Ему всегда нравилось, когда я ему должна – так он получает возможность постоянно напоминать об этом.

– Должна ли я ответить, мэм? – спросила Альба.

– Позже. Мне нужно подумать, что написать, а завтра ужасно рано вставать. Спокойной ночи.

* * *

На следующее утро перед рассветом я была уже на ногах, одетая в желтовато-розовое сари, совершенно не подходившее к моим волосам. Так было положено по традиции, поэтому я не жаловалась – по крайней мере, вслух, – а тихо выругавшись, тут же помолилась о прощении.

Обычно я не придавала большого значения суевериям, но сегодня нам не помешала бы любая помощь, чтобы выжить. Как в буквальном, так и в переносном смысле.

Поэтому я стояла на коленях в озаренном мерцанием свечей храме, одетая в это жуткое розовое сари, а надо мной нависала статуя Ганеши. Огромный бог был изображен в танце, он поднял одну ногу и раскинул в стороны четыре руки. Уши были раскрашены красным, вдоль хобота шла широкая полоса. Гирлянды желтых и красных цветов свисали с его шеи и громоздились у ног вместе с грудами приношений от верующих.

В храме было тихо – только отец Вестинкар негромко напевал. Сладкий запах традиционных угощений – модака[7] и ладду[8] – смешивался с дымом благовоний.

Бог со слоновьей головой смотрел на меня сверху вниз с выражением, которое всегда казалось мне странной смесью веселья и жалости, и я вдруг подумала: а помнит ли он, как мы с Церой стащили его конфеты?

– Может, не надо?

– Чш-ш-ш, – зашипела я, потянув Церу вниз, ближе к себе. – Если ты не заткнешься, священники услышат.

Мы сидели на корточках, спрятавшись в широких листьях карликовых пальм, окружавших красноватые колонны храма, посвященного Ганеше. В таких уголках дворца мы находили облегчение от гнетущей жары конца Бхадры[9]. Умирающему летнему солнцу удалось то, чего не вышло у матери, – мы так утомились, что нам было лень пытаться перехитрить наших телохранителей и улизнуть в город.

Поэтому мы ограничили свои шалости территорией дворца. А сегодня, в последний, десятый день Ганеш-Чатуртхи[10], я пообещала принести модак для Пас.

Она почти все праздники провалялась с высокой температурой, а мать была сурова. Я знала, что немного сладостей моей маленькой сестренке не повредит, но врач сказал «нет», и мать тоже сказала «нет». Даже отца уговорить не удалось.

Поэтому я взяла дело в свои руки.

– Нельзя красть у бога, Хейли!