В тесных объятиях традиции. Патриархат и война

Травма влияет на систему ценностей, смыслов и идеологий. Горькие замечания ветеранов в адрес властей полны разочарования и чувства обманутости, одураченности. Смотри, Нон, слушай… в 16 лет я стал курить анашу во время этого движения. Была эта масса, которая полностью как будто гипнотизировала, знаешь как-то им удавалось мозг обработать, да — родинолюбы-патриоты, типа, то — се — должны держаться, должны бороться… да, правда, звучит все это хорошо, высоко, но только после войны я узнал… клянусь полностью жалею, что держался, боролся. Действительно жалею… не то чтобы не могу жить, трудно — поэтому… а жалею, что столько друзей было, родственников… не вижу я цели, конца не вижу… Баку говорит — давай мне Карабах, Армения говорит — не дам. Дерутся себе…но зачем… в принципе… нету… не могу я объяснить. Дело не в том, что меня не возводят в президенты, много денег не дают, чтоб я бизнесменом стал… В общем в массе ничего хорошего не вышло… Иллюзорность, кажущаяся бесцельность и бессмысленность происшедшего — явления не новые. Точно те же ощущения переживали ветераны обоих мировых войн, потому что послевоенная жизнь оказалась даже тяжелее военной и к тому же эмоционально намного беднее, скучнее. По всей видимости Люр сетует на заметное сокращение своего поколения, возрастной когорты, что делает его жизнь усеченной по многим измерениям.

Все же наблюдалась буйствующая противоречивость в высказываниях о смысле искреннего участия в войне, участия с полной, безоглядной отдачей. Жена меня спрашивает, если будет новая война — ты пойдешь? А я говорю, еще до ее начала я буду там. Я знаю, что мы все там или передохнем или… ну и что?… (переходит на арм) Знаешь, я всегда говорю, пусть мы станем жертвенным скотом ради куска этой сухой земли, зато мы СВОЮ землю топчим, мы свою родню в своей земле хороним. Никто наши камни не ломает (подразумеваются надгробья — Н. Ш.) и никто эти идиотские надписи красками не пишет. Какие-то лысые ублюдки[282]…