В тесных объятиях традиции. Патриархат и война

Любая война имеет для со/общества массу разрушительных последствий. Рутинными реалиями сегодня стали «звенящие» люди, которые не могут пройти контроль безопасности ни в одном аэропорте мира. Ремни со стальными бляхами, железные пуговицы и монеты тут не при чем — звенят неизвлеченные из их тел осколки. Потерянное поколение войны — это люди, сошедшие со своего «нормального», культурного «возрастного расписания» жизненного пути, и которым навязанное «государственное» расписание сбило такт и ход. Члены такого общества еще не один год мыслят реальность в терминах войны. Особенности милитаризованного сознания в Карабахе в том, что война не закончена и может начаться снова в любую минуту. В 1994 было заключено перемирие на десять лет и срок истек в 2004. Именно поэтому все каналы массовой информации транслируют идеи милитаризма: танцы, песни, поэзия представляют собой по содержанию сплошную апологетику войны и подвига. Это дает длящийся эффект психологии военного времени. Самое грустное, это не минует детей. В 2001 г в Мартуни я записала в своем полевом дневнике комичный разговор между моей дочерью и соседской девочкой, детьми 7 и 10 лет.

Мануш: Маргуль, а что твоя мама в доме делает?

Маргарита: Гранат чистит…

Мануш: (с ужасом вскинув брови) Вай! А она не боится, что взорвется?

Маргарита: Почему? Для салата же [чистит].

Однако уже в тот же год я обратила внимание на сопутствующие психо-социальные эффекты и последствия войны. С одной стороны милитаризация детства несет в себе опасность воспроизводящейся травмированности, с другой — избавление от комплекса жертвы. В современном Карабахе на сетования старших, что всю нашу историю турки (в армянском языке общий этноним для турок и азербайджанцев) нас преследовали, дети недоуменно возражают — Турки? Нас? Это невозможно. В конечном исходе, тем самым, комплекс жертвы замещается милитаризмом и бравадой. К беде всех вовлеченных сторон, цикл насилия отнюдь не прекратился и, наверное, вряд ли прекратится, пока мир мыслится в концептах победителей и побежденных, но карабахская война для армян всего мира стала в какой-то мере символическим разрешением травмы. По-видимому, жертвенность трансформируется в горделивый, агрессивный стиль доминантной мужественности. А может, агрессивная маскулинность и есть ответ, или альтернатива тому, чтобы не быть сломленными.

Заключение

Итак, если суммировать результаты исследования, которые были перепроверены автором в ходе дополнительных поездок в летние сезоны 2003, 2004, 2005, 2006, 2007, 2008 и 2009 гг., можно подвести следующие итоги.

Исследовательским результатом первой главы, описывающей посредством обыденных дискурсов и фольклорных текстов механизмы взаимодействия на уровне «Язык-Власть», стало то, что делаются видимыми функции языка (и шире дискурсов) как инструмента власти. Наиболее прозрачны эти языковые игры в традиционно ориентированном сообществе, каковым является карабахское. Материалы этой главы отражают связь между дискурсом и идеологией патриархата, властью мужчин. Подспудные и явные коннотации, закрепленные в общественном сознании как данность, сообщают крайнюю поляризованность этого сознания. В то же время последние события и связанные с их обсуждением дискурсы демонстрируют слабые проявления альтернативных речевых практик, оценивающих людей независимо от пола. При этом сопротивление среды колоссально.

Вторая глава дает «плотное» описание наиболее встречаемых в обществе статусов в призме категорий морали/ценностей, публичного/приватного, отношение к собственности/владению имуществом, отношение к труду/власти. Распространение всех этих отношений на женщину прямо зависят от совокупности факторов, таких как класс, образование, возраст, тип семьи, в которой она живет, степень приверженности мачистско-маскулинным идеалам членов ее семьи, также ее собственные качества — гибкость/ригидность. Что касается вдов, их удел зависит как минимум от пары мощных факторов — это материнство и патрилокальность брака. В то же время оба эти фактора смягчают участь вдовы-структурной/легитимной жертвы возрождением старинного обычая левирата.

Выводы третьей главы на первый взгляд парадоксальны. Они связывают выбор разведенной женщины военной стези с материнством и/ или социальным оправданием своего существования в большей степени, чем с высоким национально-патриотическим воспитанием. Активная женщина-воин фактом своего существования разрушает основания господствующей мужской идеологии (как известно, укрепляющейся, нежели слабеющей в результате победоносной войны), хотя в условиях экстремальной необходимости помощь женщины принимается и признается. Другое дело после войны — женщина-воин маргинализируется, теряя все свои очки, наработанные в ходе войны.