В тесных объятиях традиции. Патриархат и война

Вот еще один случай из интервью. Дело было в боях под Агдамом, откуда все предыдущие месяцы массированно обстреливались соседние деревни и райцентр, населенные армянами. «Начался страшный артобстрел… И представляешь, у нас в машине громко играла азербайджанская, вражеская музыка и под эту музыку мы их побеждали. И я так отчетливо слышала эти слова песни „Агдама галин, Агдама галин“ [коверкает азербайджанские слова]. Спрашиваю у ребят, что они поют, а мне переводят: „Заходите к нам в Агдам“. А я в шутку и отвечаю, „не спешите, скоро будем, подождите“. А в это время их техника страшно работает прямо в нашем направлении. Ребята попрятались в танках и прикрыли люки. А я с места не сдвинулась, сижу в машине и музыку громче делаю. Тут ребята поняли, что я не убегаю, не прячусь. Стали потихоньку высовываться из люков». Нетрудно догадаться, какие разговоры могли иметь место между солдатами, надежно попрятавшимися в танках. Здесь интересно и то, что солдаты-армяне не считали зазорным крутить «вражескую» музыку (машина с такой кассетой могла быть трофейной). Умение шутить, смеяться и петь в самых не располагающих к этому местах и случаях, по-видимому, помогало не только с честью выходить из нелицеприятных, уродливых ситуаций, но и просто выжить, не сломаться[237]. Такой была и сама Сатеник. «Меня усадили в уаз без крыши, без тента. А дело было летом, жара, зной, духота. Я и говорю помощнику: какой ты молодец, что тент снял, с ветерком поедем. А он расхохотался: „я отошел от машины на 50 м, возвращаюсь и нахожу машину в таком виде. Азербайджанский снаряд поработал, крышу срезал ровно, так что я тут не при чем“. А я-то думала, это он тент снял…» (громко смеется). Ничего удивительного, что иногда юмор получался черным. «Л. огромное количество раз подрывался на минах. Мы всегда шутили: ты — миноискатель»[238]. Юмор помогал «дистанцироваться» от горькой реальности, быть может, посредством подобных шуток реализовывались защитные механизмы психики, хотя подспудно каждый из них слишком хорошо понимал незавидность своей ситуации. «Представь себе, не было у нас радости. Единственная наша радость была, когда не было погибших. Во время каждой операции думали, чья же судьба на сей раз рухнет (букв. ‘чей дом рухнет’ um tunn a khandvelu),[239]думаешь, ведь и я в этом во всем участвую и все это может случиться и со мной. Снаряд или тот же патрон попадет без разбору. „Слепая“ пуля не думает куда летит».