В тесных объятиях традиции. Патриархат и война

Инициатива так и рвется из нее. Во время своего участия в войне Сатеник добровольно взяла на себя еще одну задачу — фиксировать в своей памяти имена и места рождения и смерти погибших людей, «чтоб имена и тела наших героев не остались в безвестности». Задача была достаточно сложной, как она сама это отметила: «Понимаешь, я не могу всех перечислить, я нездешняя, сложно всех упомнить. Мне было очень трудно, с некоторыми из них я была знакома 4–5 дней». «Я не местная и никого из них не знала даже по имени. Лихорадочно на месте наводила справки, чтоб ничье имя не затерялось. Зато сейчас я всех знаю и чувствую себя настоящей карабахской». «И тут снаряд попадает прямо в наш танк, и девять наших парней получают тяжелейшие ранения. Один из них тут же и умирает. Остальных восьмерых я одна спасаю. Только я очень сожалею о том, что из тех восьми человек те-то и те-то [называет три имени, все по памяти] позже умерли, остальные живут. С окаменевшим сердцем, приложив страшные усилия, я вытаскиваю их из танка и выношу из обстрела всех, чтоб их тела не попали в руки врага».

Еще одна интересная ипостась характера Сатеник неожиданно обнаруживается в ходе интервью — брутальность. Когда одного ее присутствия оказалось недостаточным, чтобы сорганизовать мужчину-воина, она прибегла к крайней мере. Однажды оказала грубое давление на солдата, который, испугавшись, отказывался выполнять приказ и везти медработника к раненым через интенсивно обстреливаемый участок местности. «Водитель машины скорой помощи отказывался везти меня к раненым. Прикрикнула на него, приставила пистолет к виску и говорю: „твоя кровь не краснее, чем кровь тех, что истекают там!“» (Очень эмоционально и живо рассказывала, сильно жестикулируя). В этой ситуации Сатеник выступает как агрессор, тиран. Она берет на себя смелость и ответственность распоряжаться чужой жизнью, но ради спасения многих других жизней.

Хотелось бы специально остановиться на речи и мимесисе Сатеник, которые она, несомненно, приобрела в результате пережитого в ходе войны, в результате вхождения в свою новую роль. Речь и движения уподобляются мужским. Однако, это все же удивительно колоритное сочетание того и другого, женского и мужского. Движения при жестикуляции отрывисты и резки. В речи, как и в движениях, чувствуется подражание, копирование (иногда не очень искусное) «мужскому» языку и манерам[240], поскольку они маркируются в обществе как более престижные. Фразы, произнесенные от лица нации: …Меня приставили к колонне сопровождать раненых и убитых в Армению, чтоб имена и тела наших героев (с нотками риторичности и возвышенности в голосе) не остались в безвестности. «Там погибли многие наши ребята» (перечисляет имена ребят, прослезилась) соотносятся с идеей матери нации. Чрезмерно частое использование высокопарных фраз, возвышенно патриотической риторики передают, насколько важно для нее четко выразить свою лояльность к нации. Стремление подражать «мужской», более «социальной» речи при этом не замечали во время войны, когда половые и социальные предрассудки исчезают, и тем больше это раздражает людей в мирное время.