В тесных объятиях традиции. Патриархат и война

Описания военных баталий в устах Сатеник звучали по-особому. Ни один мужчина не рассказывал о войне в тех выражениях и красках, как она. «Вдруг прямо в нас полетели снаряды и осколки от них посыпались на мою голову как град. Но мне не было страшно… Начался такой кошмар, все разносит в клочья». …«Это был кромешный ад, нас обстреливали со всех видов оружия: „Града“, пушки, в воздухе беспрестанно свистели пули, осколки, куски вывернутой земли». Совершенно по-другому звучат в ее устах описания сцен ужасов. Она делает это с сердечностью и некоторой интимностью. «Добежала, вошла к ребятам. Смотрю, один из ребят с окровавленным лицом, помятой в кровь рукой. Снаряд попал в стену, и она обвалилась на беднягу[241]. Я не растерялась, быстро положила его на носилки и перенесла под стену, где безопасно. Быстро обтерла его, наложила жгут, перевязала, обезболила. А сама спрашиваю ребят, „кто это“? Не узнать было, лицо превратилось в кровавое месиво». «В это время один из солдат случайно задел курок „дешека“ и трасcерная пуля, светясь, попадает нашему комбату А. в левый бок и разрывает ему все легкие. Я все видела с машины и еще независимо от того, попала она в кого-то или нет, помчалась к танку… вместе с Л. взялись вывести нашего А… Я смотрю, мы уже теряем его, состояние его было ужасным. Из глаз текут слезы, но языком пошевелить не может. Хоть слово, хоть одно слово сказал бы. Шевелил губами, но ничего невозможно было понять. Может, он маму звал, или что еще хотел сказать, я не знаю. Его 3 слезинки упали на мою ладонь. Сердце мое будто окаменело, ведь парню 18 лет. Смотришь на все это и как будто все забываешь. Думаешь, сегодня с ним [это случилось], завтра с тобой, с другим…Может, поэтому не было слез». «…Начинается массированный обстрел. Молодой парень высовывается из танка и прямо на моих глазах его голову сносит, а туловище падает назад в танк». В полевом дневнике нахожу запись: Сатеник «рассказывала новые ужасы о том, как водителя М. разнесло на куски и мужчины боялись подойти близко и держать капельницу». Война как продленная во времени экстремальная ситуация не может не сказаться на психике человека. Некоторая травмированность, кажется, обнаруживается уже в следующем эпизоде. «И тут на нас налетели с воздуха 3 вертолета, 2 самолета и давай обстреливать. Все так неожиданно. У нас были установки противовоздушные и „игла“, и „оса“, но никто не ожидал, что они прилетят так скоро. Я успела расспросить принцип действия выпущенного из „осы“ снаряда, мне солдаты все объяснили, принцип работы установки. Я стояла, как завороженная, и наблюдала за выпущенным „нашими“ снарядом. Он огибал зигзаг то набирая, то замедляя скорость. Расстроилась, думала, не попадет в цель. Так страшно переживала, напряжение было крайнее. Уж очень боялась, что наш снаряд пропадет, не сбив цель, ведь он такой дорогой и так нужен нам. Каждый снаряд обходился для нас в миллионы, и мы экономили не то что снаряды, каждую пулю подбирали с земли. Подбирали даже ржавые, натирали, чистили и употребляли. И ты бы видела мой восторг, когда снаряд догнал самолет и врезался в его заднюю часть. Ты бы видела, как он горел! (экзальтированно) Правда, летчик успел катапультироваться (с сожалением). Достаточно далеко от нас летчик приземлился, и их вертолет полетел подбирать его. Я в страшном волнении обняла Д. и кричу — „ты видел, нет, ты видел как наша `оса` достала его?!“ (с болезненной оживленностью) Д. удивленно посмотрел на меня: „ты так радуешься, как если бы находилась на свадьбе“. А я все не унимаюсь — „зато наш снаряд не впустую выпустили. Видел, что снаряд наделал?“»