В тесных объятиях традиции. Патриархат и война

Таким образом, роль и статус женщин в военных сражениях гораздо труднее поддаются определению и, особенно, оценке, чем роль мужчин. В лучшем случае, они воспринимаются как вспомогательный состав в бою, в худшем, их имена предаются забвению, а геройства аннулируются и меркнут в свете мужских. Женщинам просто отказывают в статусе героев[249]. Кажется, это поняла и Сатеник. Многократным озвучиванием имен высших военных командиров (некоторые с нарочитой фамильярностью), видимо, стремилась продемонстрировать свою «включенность» в военную элиту — в порядке исключения, невзирая на свою «неполноценность». Эту «включенность» она выражала также посредством речи, пронизанной героической риторикой и обращением к обобщающим, гигантоманным категориям (mer herosy — наш герой, mer texnikan — наша техника), причислением себя к мужской половине («он пожал мне руку как мужчине»).

Итак, как видно из материала, женщины играют в вооруженных конфликтах не присущую им в обычной ситуации «пассивную» роль, а, скорее, наоборот. Причем, судя по сводкам в Международной сети, по-видимому, подобная, «из ряда вон выходящая активность» имеет место и со стороны азербайджанских женщин[250]. Тем не менее, женская пассивность в системе традиционных ценностей обоих народов — ценнейшее качество в женщине. Более того, оно культивируется, взращивается как исконная черта женского характера из поколения в поколение, превратившись в константу общественного сознания и воспринимаемое как данность. Крушение культурных ценностей, очевидно, напрямую связано с тем состоянием, которое специалисты называют этнической фрустрацией, — психологическое состояние целого народа, характеризующееся потерей перспективы исторического развития, повышением чувства безысходности. То, что Э. Хобсбаум называет «трудными для нации временами»[251]. Таким катаклизмом в рассматриваемом случае была, бесспорно, карабахская война, мобилизовавшая силы всех слоев и сегментов населения, до крайности обострившая этническое самосознание. Оказавшись в окопе и будучи обстреливаемыми различным оружием уничтожения, в гораздо большей степени ощущаешь себя армянкой или армянином, чем при выполнении повседневных житейских дел в мирное время, признаются информанты. Этническая война, в частности в Карабахе, это тот случай, когда 24 часа в сутки каждый час человеку напоминают о том, какой он национальности, до крайности обостряя его коллективную идентичность. Естественно и объяснимо, что это приводит к брутализации людей в ходе военных действий, а то и долго после них. (Отмечу в скобках еще одно вопиющее противоречие, а именно: к брутализации даже самого «низкостатусного» мужчины относятся с пониманием и уважением к его прошлому, чего отнюдь не увидишь в отношении женщины даже самой «высокостатусной»). Но, так или иначе, в моем представлении образ Сатеник никак не вписывается в образ воинственной амазонки. Каким-то образом ей, как и многим воевавшим женщинам, удалось избежать брутализации. Она не произвела ни одного выстрела в цель, не убила ни одного человека. Я спрашивала ее об этом специально. Только лишь спасала, только лишь оказывала посильную помощь, проявляя удивительную смелость и сноровку.

Глава 4. Юные ветераны карабахской войны: жизненные истории военной «молодежи» [252]

Эта часть книги[253] — о ветеранах Карабаха, чьи молодые годы пришлись на время войны в её активной фазе. Речь пойдет о рядовых юношах, подчас мальчиках, жизнь которых подчинилась законам войны, стала ее частью. В начале ΧΧΙ в. вооруженные конфликты продолжают определять жизни миллионов молодых людей в мире: два миллиона детей были убиты во время военных действий, шесть миллионов получии тяжелые увечья, примерно десять миллионов подверглись перемещению (Daiute 2009). Подсчитано, что более чем 250, 000 детей в возрасте 7–18 лет активно вовлечены в локальные конфликты в более чем 40 странах (Denov and Maclure 2007). В таком контексте участие детей (или почти детей) в военных действиях ставит вопросы, актуальные сегодня во всем мире. Каковы последствия этого участия для самих детей/молодых и общества в целом? Какого рода солидарности порождает опыт подобного рода? Кто или что являлись катализаторами выбора стратегий риска и активного участия в военных действиях? Как этот выбор влияет на идентичность детей и их дальнейшую жизнь?[254]

Комбинация слов молодежь военного времени в отношении этих групп звучит немного натянуто, потому что, если исходить из перспективы, что молодежность категория социальная, то испытания и потрясения, которые выпали на их долю не имеют к молодежности как субкультуре, как социальному явлению равным образом никакого отношения.