В тихом омуте

Ты просила никому об этом не рассказывать, взяла с меня обещание не делать этого ради мамы, и я согласилась. Наверное, я ждала, что наступит день, когда мы состаримся, ты изменишься. Тебе станет стыдно, и мы к этому вернемся. Мы поговорим о том, что произошло, что сделала я и что сделала ты, поговорим о твоих словах и о том, как случилось, что мы стали ненавидеть друг друга. Но ты ни разу не сказала, что сожалеешь. И ни разу не попыталась объяснить, как могла так относиться к своей маленькой сестренке. Ты так и не изменилась, а теперь просто умерла, и у меня из груди будто вырвали сердце.

Мне так хочется снова тебя увидеть.

Я ждала Лину, пока окончательно не выбилась из сил и решила лечь. Я рухнула на кровать и забылась в беспокойном сне, но, услышав скрип открывающейся входной двери и шаги Лины на ступеньках, сразу проснулась. Я слышала, как она прошла к себе в комнату и включила музыку – достаточно громко, чтобы я разобрала слова песни в исполнении какой-то женщины:

That blue-eyed girl
She said ‘No more’,
That blue-eyed girl
Became blue-eyed whore.[2]

Я снова погрузилась в сон, а когда очнулась, звучала та же песня, только уже громче. Мне хотелось, чтобы она наконец закончилась, но я поняла, что не могу подняться с кровати. Я даже засомневалась, действительно ли проснулась, потому что если я не сплю, то что так сильно давит мне на грудь? Я не могла дышать, не могла пошевелиться, и только женщина продолжала петь:

Little fish big fish, swimming in the water –
Come back here man, gimme my daughter.[3]

И вдруг тяжесть куда-то исчезла, я встала и в ярости выскочила в коридор, крича Лине сделать потише. Я дернула ручку ее двери, и та открылась. В комнате никого не было. Свет включен, окна открыты, в пепельнице окурки, а возле пустой кровати стакан с водой. Музыка играла все громче и громче, голова гудела, челюсти сводило, и я продолжала кричать, хотя там никого не было. Я нашла док-станцию для айпода, выдернула шнур из розетки и наконец-то – наконец-то! – услышала свое дыхание и то, как кровь стучит в висках.

Я вернулась к себе и снова позвонила Лине – трубку по-прежнему никто не брал. Я пробовала дозвониться до Шона Таунсенда, но вызов сразу переключался на голосовую почту. Входная дверь оказалась заперта, но внизу свет везде был включен. Шатаясь, словно пьяная или наркоманка, я обошла все комнаты и выключила свет. А затем пристроилась возле окна, где в детстве любила сидеть и читать с мамой книжки, где двадцать два года назад твой парень меня изнасиловал, и снова провалилась в сон.

Мне снилось, что вода прибывала. Я была наверху, в спальне родителей. Лежала на кровати рядом с Робби. Снаружи свирепствовал ливень, река поднималась, и я откуда-то знала, что первый этаж уже затоплен. Сначала из-под двери в спальню просочились первые робкие струйки, а потом вдруг двери и окна распахнулись, и в них хлынули потоки грязной воды. Каким-то образом мне стало видно гостиную, погруженную в темную зелень речных вод, которые доходили до горла «Тонущей собаки» Гойи, только теперь собака была не нарисованной, а настоящей. С выпученными от ужаса глазами она отчаянно барахталась, цепляясь за жизнь. Я попыталась встать с кровати и спуститься, чтобы спасти ее, но Робби держал меня за волосы.

Я резко дернулась и очнулась от кошмара. Бросила взгляд на мобильник – четвертый час ночи. Я услышала какие-то звуки: в доме кто-то ходил. Лина вернулась. Слава богу! На лестнице раздались ее шаги в шлепанцах. Она остановилась в проеме, и был виден только ее силуэт.

Она направилась ко мне и что-то говорила, но что именно, я разобрать не могла. Я увидела, что на ней вовсе не шлепанцы, а туфли на шпильках, в которых она ходила на похороны, и то же черное платье, только насквозь мокрое. Волосы липли к лицу, кожа серая, а губы синие. Она была мертва.

Я проснулась, задыхаясь. Сердце бешено колотилось, а обитое материей сиденье подо мной было мокрым от пота. Я села и никак не могла прийти в себя. Картины, висевшие напротив, казалось, двигались, и я подумала, что все еще сплю и никак не могу проснуться – не могу проснуться! Я сильно ущипнула себя, воткнув ногти в кожу, почувствовала боль и увидела, что на коже остались следы. Дом был погружен в темноту, стояла тишина, и только мерно журчала река. Я громко позвала Лину.

Потом побежала наверх, промчалась по коридору и увидела, что дверь в комнату Лины приоткрыта, а внутри горит свет. Там все было так, как я оставила несколько часов назад, – тот же стакан с водой возле неразобранной постели, пепельница с окурками. Лины не было дома. Она не возвращалась. Ушла и не вернулась.

Часть третья

Понедельник, 24 августа

Марк

Он вернулся домой поздно, в третьем часу ночи. Рейс из Малаги задержали, он где-то потерял парковочный билет, и на поиски машины ушло целых три четверти часа.