В тишине твоих шагов

реливались звуки клавишных, затем акустическая гитара

вступила в диалог с ударными подобно тому, как ночные

звезды находят отражение в водах океана. И мне хотелось,

чтобы он услышал.

Чтобы прочувствовал кожей силу и красоту природы,

чтобы любовался плеском волн, звездной россыпью

и складывал панораму из отдельных кадров созвездий

и гребней волн. Чтобы он тоже ощутил силу прибоя и зве-

нящую тишину неба, которые наполнили отдельные ноты

невероятно глубинным, каким-то первобытным, в то же

время вечным смыслом.

До конца допеть мне не удалось.

Голос окончательно охрип, когда, подхваченная руками

Тимофеева, я прижалась спиной к холодной стене и весело

рассмеялась, обвивая руками его шею. Крепко сжимая на

весу мои ягодицы, он жадно припал к моим губам в страст-

ном поцелуе.

Мы отключили мысли и не могли насытиться друг дру-

гом до утра. А потом до вечера. А потом… ну, сами знаете,

как это бывает.

28

—  Вставай на зарядку!

—  Бутерброд с колбасой — моя зарядка!

Так началось наше первое утро.

Каждому, кто пытался навязать мне свой образ жизни,

приходилось не сладко. И Тимофеев не стал исключением.

Я продолжала спать, пока он совершал утреннюю пробеж-

ку, дрыхла, пока он готовил завтрак, решал рабочие вопро-

сы с Артемом, дремала в душе и откровенно клевала носом

за чашкой кофе.

Не спорю, утренние ласки перед выходом в люди меня

определенно разбудили, особенно когда на пол, одна за

другой, полетели книги со стеллажа. После каждого толч-

ка, совершаемого моей спиной, сдавался очередной ше-

девр великих писателей. Сначала не выдержал многотом-

ник Дюма, за ним вслед рухнул Булгаков, вскоре не

337

выдержали нервы и многоуважаемого Толстого: все четы-

ре части «Войны и мира» были сражены силой нашей

страсти.

—  Скоро в квартире не останется ни одного целого угол-

ка, — задыхаясь, произнес Тимофеев, вдавливая меня в сек-

цию с зарубежными детективами.

—  Да, мы почти везде наследили, — рассмеялась я, вста-

вая на ноги и поправляя подол платья.

Нависая надо мной, Лёша продолжал упираться дрожа-

щими руками в полки с книгами. Ему требовалось переве-

сти дух. Убрав с лица взъерошенные волосы, я вновь при-

пала к его взгорячённым губам. Сопротивляться было

бесполезно.

Забрав трудовую книжку у Инессы, я весело помахала ей

на прощание ручкой. Эта достопочтеннейшая громадина

даже выплатила мне расчетные! Еще бы. Видок у моего

спутника был такой, знаете, говорящий, что если он вдруг

встретит в темном переулке Конора Макгрегора, то и ему не

сдобровать. Чего стоят только брови Тимофеева, в гневе

сведенные на переносице! Мурашки по коже!

Полдня я провела в офисе агентства. Перезнакомилась

почти со всеми сотрудниками, пока угощалась тортиками

в честь восемнадцатилетия Артема. Лёша мало участвовал

в застолье, сосредоточенно решая дела, накопившиеся за

время его вынужденного отсутствия. И мне нравилось на-

блюдать, как серьезен и строг он бывает, когда пытается

анализировать рабочие моменты или общается с подчи-

ненными, раскачиваясь в кресле с карандашом в руке.

Впервые в жизни я могла гордиться своим мужчиной.

В обед он уговорил меня съездить к отцу. Сообщили, что

он совсем плох. Я совершенно не представляла, как нужно

вести себя во время этой встречи. Но Тимофеев крепко дер-

жал меня за руку и постоянно тянул за собой.

Палата была древней, стены в ней обшарпанными, давно

нуждавшимися в ремонте. И даже стул был ровно таким же,

как в палате Сени, скособоченным и скрипучим. Я прошла

и присела на краешек, не осмеливаясь даже взглянуть на ле-

жащего в постели больного.

338

— Привет, Иван Макарыч, — добродушно воскликнул

Тимофеев, пожал его дряблую руку и отошел.

Отец немного приподнялся и вопросительно поглядел на

меня. Его седые волосы были редкими, тонкими и торчали

во все стороны. Лоб и носогубные складки были испещрены

глубокими морщинами.

Я следила за тем, как меняется выражение его лица. Гу-

бы старика задрожали, в его тусклых зеленых глазах блесну-

ли слезы. Он узнал меня.

Не знаю, довелось ли ему видеть фотографии меня в зре-

лом возрасте. Или нет. Да это и не важно. Я видела в нем

свои черты лица. Те же глаза, губы, нос как у Сеньки. Его

же упрямый подбородок.

Отец протянул мне трясущуюся руку. В его взгляде было

столько тоски и мольбы, что, поколебавшись недолго, я роб-

ко накрыла её своей ладонью. Его пальцы были грубыми

и обветренными. Он тяжело вздохнул.

—  Привет, — дрожащим голосом произнесла я.

—  Сашенька, — прошептал старик, и по его щеке скати-

лась одинокая слеза.

Я кивнула, чувствуя, что слова встали в горле комом,

и почувствовала, как сильные руки Тимофеева легли на мои

плечи. Он поддерживал меня в столь трудную минуту.

И я ощутила безмерную к нему благодарность за то, что эта

встреча всё-таки состоялась.

—  Я так виноват, — затрясся отец.

— Не нужно, — попыталась его успокоить я, похлопав

по руке. — Береги силы.

—  Умираю,  — хрипло просипел он, — ничего не сделав

для тебя.

В его глазах я прочитала глубокое раскаяние. Этот чело-

век сам разрушил свою семью, сломал психику детям, пока-

лечил жену. Но, даже имея такой багаж за спиной, он имел

право надеяться на прощение. И я поняла, что в моей душе