В то далёкое лето. Повести, рассказы

Стемнело. В темноте грустно блестели глаза Марины.

— Ты расстроена, Марина? — помолчав, спросил я. — Тебе грустно, что уезжаешь из нашего села?

— И да, и нет, — она помолчала чуть, затем продолжила: — Ты же не обижаешься на мои слова?

— Не обижаюсь, — подавленным голосом сказал я. Я смотрел на Марину, не находя, что сказать. Долго смотрел, потом проборматал:

— Почему должен обижаться?

Все стояли справа от машины, что-то говорили завучу и его жене, которая сидела в кабине грузовика. Алвард, стоя у грузовика, смотрела то на меня, то на Марину.

И, почему-то, не решалась что-либо сказать. Отца стеснялась, наверное.

«Матери от меня передай привет, — говорил врун Апрес. — Скажешь, что хорошо за тобой смотрели. Скажи, дядя Апрес говорит, что больше всего на свете не любит, когда врут, скажи дядя Апрес приглашает, я люблю говорить в лицо, если я что-то сказал, значит, все, сказанное, будет сделано. На будущий год пусть приезжает, ты тоже приезжай, если хочешь». Марина безразлично кивала головой. Я стоял слева от машины, опираясь на борт и смотрел на Марину.

В конторе писали путевку для Балабека, он вышел оттуда, по русски сказал, «поехали», подмигнул мне: «Ты тоже едешь?» И ударив ногой по покрышке машины, сел в кабину.

— Я тоже еду, — сказал я Марине, воодушевленный от внезапной мысли. — Хочешь, я тебя провожу?

— Нет, не нужно, — Марина положила свою руку на мою, ее рука была теплая. — Не езжай, прошу.

Но хотела, чтоб до областного центра я поехал с ней, я это почувствовал, машина уже тронулась, я поставил ногу на шину и при движении машины прыгнул в кузов, сел рядом с Мариной, плечом прикасаясь к ее теплой руке.

— Еду, — дрожащим голосом сказал я, — до Степанакерта поеду с тобой.

— Спасибо, — прильнув ко мне, по — русски прошептала Марина, она шепнула так близко, что от ее дыхания по моему телу пробежала какая-то теплая, сумасшедшая волна.

Завуч только заметил, что я тоже в кузове.

— Ты тоже едешь? — через плечо безразлично бросил он.

— Да, еду к дяде домой, — придумал я.

Была лунная ночь. Ясная, чистая, ночь, в синем звездном небе спокойно плыла луна, а когда заезжали в лес, луны не было видно, мы ехали по темной лесной дороге. Свет от фар машины прыгал по деревьям, по холмам, казалось, они ищут и находят дорогу.

Завуч часто поворачивался к кабине и спрашивал: «Как ты себя чувствуешь?» Наверное, он ее избил и боится, что, если случится что-нибудь, его обвинят.

В свете фар на дороге показывались зайчики, ошеломленные от света, они прыгали в разные стороны и терялись в темноте на обочине дороги. Был сказочный вечер. Проехали маленькие деревни Тхкот и Кичан. Звезды сверкали в фиолетовой глубине неба, луна, держа путь в вечном своем направлении, сверху, над горами и ущельями, шла с нами. Грузовик плыл вперед и, время от времени, в глубоких ущельях и темных теснинах раздавался дребезжащий звук шин. Когда переезжали через реку Хачен, я посмотрел вниз и увидел, как под луной блестела вода, мокрые речные камни сверкали, и здесь, в Хаченском ущелье, воздух был холодным, пронизывающим.

— Тебе не холодно? — тихо, очень тихо сказал я Марине, она была для меня самой родной в мире, во всем мире самой близкой, с которой я сегодня расстаюсь.

— Нет, — снова прильнув ко мне, прошептала Марина, — а тебе?

Я посмотрел на нее. Если б было… если б было так, чтобы в кузове мы были одни, я говорил бы ей прощальные слова, целовал ее теплые губы. Но это было невозможно.

А до областного центра оставалась половина пути, вдали, в ночной мгле, виднелись деревни Арачадзор и Аяд, а наше село было не видно, оно осталось по ту сторону лесов и гор. Я ласково гладил руку Марины, иногда ее волосы касались моих губ, и от них исходил восхитительный аромат. В уме я ругал нашего завуча, который навострил свои длинные уши и слушал нас, и притворяясь, что его внимание в другом месте, вроде, не слышит нас. Я в уме его ругал, а он, вдруг, повернулся ко мне и сказал:

— Как твои дела?

— Ничего, — сказал я.

— Работаешь?

Будто не знает, что из числа выпускников я создал производственную бригаду. Очень хорошо знает.

— Да, работаю, — сказал я, — конечно.

— Похвально, работа — дело чести и славы, — он чуть помолчал.

В лесу кричала сова, внизу бурлила, шумела река Хачен. Машина проехала небольшую выбоину, потом начала подъем, и мотор, будто, заплакал.

— Ты пойдешь в институт? — громко спросил завуч.

— Не знаю, — сказал я, — посмотрим.

— Как это, не знаю? — не отставал он, — школу закончил и не знаешь, что будешь делать?

— Два года должен отработать. По новому закону нужно иметь двухгодичный трудовой стаж, чтобы поступить в институт…

— Да, правда, я забыл, правильно говоришь, молодец, — с ложным дружелюбием сказал наш завуч, — не обязательно же, чтобы все поступали. Ты хорошо учился, выбери какую-нибудь профессию, оставайся в селе, пиши в газеты заметки, гонорары получишь.