В тот год я выучил английский

Была полночь. Назир, у которого были огромные усы, сделал нам одолжение и переменил скатерть на белую и чистую. Он мастерски развернул ее перед нашими лицами, появился легкий ветерок и хлопок, как будто на деревянную поверхность на наших глазах нежно и незаметно опустилось огромное чистое крыло морской птицы. Пока мы ждали, когда принесут еду, мы сравнили наши наручные часы, словно впервые увидели, насколько часы выделяются на белизне запястий. Назир принес тарелки и спросил, не хотим ли мы жасминового чая, переглянувшись, мы согласились. Насвистывая, он отправился в кухню. Я сказал, что в каждой ситуации содержится целый мир. В каждом мгновении. Я объяснял Мэйбилин, что все мастерство писателя состоит в том, чтобы попытаться продеть весь мир сквозь игольное ушко.

59

Между нами возникло восхищение, но она боялась, что будет одной из многих. Она не хотела, чтобы я видел в ней «one of those other girls», одну из тех девушек, о которых я ей порой рассказывал, точно так же, как и она говорила о троих бывших, когда мы лежали на траве около колледжа, где студенты разыгрывали партию в крокет. Если речь заходила о нашем прошлом, казалось, оно не может привести к последствиям, напротив, мы насмехались над ним, так как были от него так далеки и уверены, что избавились от него, а главное, были защищены тем, что мы вместе.

Ей казалось, у меня была куча подружек. На самом деле их было немного. Но я не разуверял ее. Она спросила меня, любил я, по крайней мере, тех девушек, с которыми встречался. Мэйбилин внимательно на меня смотрела, и я не знал, как ответить. Я увидел в ее глазах упрек, близкий к состраданию, как будто я кого-то предал. Мы поднимались и шли вдоль берега реки. Мэйбилин опиралась на мое плечо.

— Тебе хорошо со мной? — спросила она.

Она говорила только о том эффекте, который производило ее присутствие рядом, или о наших поцелуях? В любом случае я был в затруднительном положении. Ей не хотелось, чтобы мне с ней было просто хорошо.

60

Вечером Мэйбилин пришла в бар «Стабл» вместе с Сэкаем. Мы не все время были вместе, каждый из нас оставался свободным. В тот день она собиралась пойти в боулинг, где, если бы я захотел, мог ее найти, как она сказала: «If you want to see me»[106], — словно хотела меня испытать. Сэкай пригласил ее туда, спросив, хотелось ли ей увидеть более умных людей. Возможно, что у Сэкая был повод так думать. Я спрашивал себя, могла ли Мэйбилин не последовать его совету — наши пути только иногда совпадали. Я убедил себя, что в тот день она встречает только очень умных людей. С определенного момента она больше не была частью моего мира, она продолжала открывать новые знакомства. В то время как я — нет. Или я продвигался таким сомнительным способом, что результат мог быть неожиданным, я проявлял признаки жизни на манер кашалота, который, вновь поднимаясь на поверхность, выпускает струю воды. Сэкай это знал. Хотя я не думаю, что он брал меня в расчет, когда делал это предложение Мэйбилин. С его стороны это было всего лишь приглашение; также я сомневаюсь, что он был обо мне высокого мнения. В его глазах мне не хватало амбиций, я был неглубоким и слабым, точно так же считала и Мэйбилин. Она порой говорила, забавляясь: «Ты поверхностный, скажи, что ты поверхностный?» В какой-то степени именно этим я и привлекал Мэйбилин, если ей во мне что-то и нравилось, так эта легкость, по этой же причине, возможно, она любила французский шансон, например Шарля Трене, которого она видела на сцене в Париже. Я же, напротив, ощущал себя неуклюжим и серьезным, я родился в городе гугенотов, где нет ничего от искрящейся легкости, которую ждут от французов. У нас к ней испытывали недоверие. Хотя, возможно, с тех пор, как я жил там, в Англии, я научился этой беззаботности, это было моим завоеванием и преимуществом. Эта легкость помогала освободиться, позволяя пройти на новый уровень глубины, которой раньше в себе не замечал. Я готов был поклясться, что никогда не скучал в одиночестве.

61