В царском кругу

Она состояла в том, чтобы предъявлено было от Людовика XVIII к Русскому императору открытое письмо, в котором бы старый король, соблюдая свое достоинство, в сильных выражениях объяснил, что он слагает свою корону на руки союзником, предпочитая лучше лишиться престола, нежели властвовать над Францией, униженною и ограбленною державами, входящими с ним в союз. Мой брат тут же написал это письмо, краткое и точное. Оно сочинено было с таким высоким искусством, что все кабинеты считали его подлинным. Восхищенный герцог Ришелье немедленно отвез его к Людовику XVIII, который писал его собственноручно и без всякого изменения. Для подачи его Александру выбрали время, когда он находился на совещании с союзниками. Предуведомленный графом Каподистрией, Александр показал вид, будто его удивило неожиданное сообщение Французского короля. Он распечатал письмо и, прочитав его, предъявил союзникам. «Я это предвидел, — сказал он, — теперь мы затруднены больше прежнего. Людовик XVIII отказывается от престола и поступает хорошо. Франция без короля. Найдите ей другого, если можете. Я же не стану мешаться в дело, которое можно было устранить. Да и пора домой. Нужно скорее кончать». Король Прусский и император Австрийский, испуганные новыми предстоявшими затруднениями и неудовольствием Государя, который предоставлял их суду потомства и ненависти французов, отказались от своих требований. Англия должна была последовать их примеру, и Франция была спасена. Этот случай, столько же достоверный, как и мало кому известный, заслуживает быть записан. Людовик XVIII наговорил графу Каподистрии самых лестных фраз. Лица, посвященные в тайну, не могли надивиться его мудрости и дарованию, а также и досужеству его секретаря.

Я подошла к тягостной эпохе. Но прежде чем начертать последние страницы истории моего времени, да будет мне позволено бросить последний взгляд на прошедшее. Казалось, что Европе надлежало начать новую эру бытия своего. Миру преподан был великий урок. По воле Всемогущего, все, что человеческий род имел в себе наиболее великого и гениального, разрушилось как скудельный сосуд. По этой же воле образовался характер, небывалый в летописях истории и предназначенный возвратить миру спокойствие, точно так же, как Наполеон имел назначением своим войну и опустошение. Сущность Александрова характера состояла в том, чтобы не казаться, а быть. Добрый по природе, примирительный по правилам и по склонности, не охотник до почестей, ненавистник лести, непоколебимой твердости относительно того, что становилось его убеждением, но трудно убеждаемый, он, казалось, создан был для той тяжкой эпохи, когда в достижении одной цели скрещивались самые противоположные начала. Он не обольстился тремя годами успехов и славы. Напротав, разочаровавшись в людях и судьбах, он начал испытывать то непроизвольное ослабление, которое обыкновенно постигает души чистые перед концом их поприща. В сердечном одиночестве, которое бывает мучительным уделом жизни на престоле, Александр сделался недоверчив, не изменяясь в прирожденной доброте своей. Печальными облаками заволоклись последние его годы, и только смерть могла их рассеять. Союзники вторично удалились из Парижа; Франция занята иноземным войском для поддержания колеблющегося престола Бурбонов, падение которого казалось вдвойне страшным, пока оставался в живых Наполеон. Каждый готовился к возврату домой с плодами стольких тревог и опытности. Император Александр глубоко сознавал, что ему предстоят новые испытания и исполнение новых обязанностей, возлагаемых на него и собственной совестью, и надеждами целого поколения, имевшего право на вознаграждение за столько принесенных жертв и оказанной верности. Русский народ, по врожденному благородству своему, не истребим ни войною, ни мирным временем. Он терпеливо ждал новой эры, и слава, которой он покрыл себя, служила ему лучшим ручательством в исполнении его надежд. Провидение осыпало его своими благами, и из них самым дорогим почитал он иметь государем человека, достойного любви его.