В царском кругу

Но Государь этот, столь твердый в несчастий и столь великодушный после победы, ужасался игл этой политической задачи, объем и значение которой были ясны для его проницательности. Приблизить к престолу народонаселение, угнетаемое самими законами, ввести дворянство, по природе своей доброе, но избалованное произвольной властью, в границы справедливости и человеколюбия, затем определить пределы для собственной власти — такова предлежала задача. Александр был проникнут этой великой задачей и старался развязать этот гордиев узел; но его ужасала мысль об опасностях и смутах, которые могли постигнуть его родину от преобразования, столь необходимого. Он держал в руках своих роковой ящик Пандоры и старался забыть о том, что ему придется открыть его. Иногда одной минуты замедления бывает довольно, чтобы перепортить надолго будущее. Александр останавливался перед затруднениями, которые ему представлялись, и эти затруднения лишь усиливались, подобно тем фантастическим теням, которые внезапно появляются вдали на самом ясном небосклоне. Благородные и патриотические чувства, одушевлявшие народ после столь славной борьбы, еще не угасли; но раны, причиненные неприятельским вторжением, начинали сочиться, задержанная боль возобновилась, а правительство опасалось чрезвьгаайными мерами усилить общее недовольство. Вдобавок Европа не успокоилась, и Государь полагал, что обстоятельства неблагоприятны для коренных преобразований. Этими доводами обращались в ничто все его предначертания; а между тем совесть оставалась неудовлетворенной, и время не ослабляло, а только усиливало трудности дела. Утомленный несчастный Государь находил себе отраду лишь в уединении, которое сближало его с миром высшим и чуждым всех земных недочетов и бедствий.

Мария Муханова

1802–1882

Фрейлина Высочайшего двора

Сергей Ильич Муханов родился в 1763 году 27 июня, в день восшествия на престол императрицы Екатерины II. Отец его провожал Императрицу в С.-Петербург в числе офицеров ее конвоя. Она почувствовала холод и просила офицеров, чтобы кто-нибудь дал ей свой сюртук; на это никто не вызвался, кроме моего деда. Императрица надела его сюртук и всегда вспоминала это обстоятельство с благодарностью, знала его детей и была к ним благосклонна. Этот сюртук долго хранился у нас, но по неосторожности хранившего его пропал от моли.

У деда моего было семь сыновей: все они служили в конной гвардии — любимом полку Екатерины; жили они дружно, все на одной квартире, и имели общий кошелек.

На день восшествия на престол императора Павла I отец мой был произведен в полковники. Какова была для него, обожателя Екатерины, перемена правления, можно себе представить; да и не для одного его было чувствительно перейти из-под кроткого правления под строгое до суровости. Скоро мой отец почувствовал эту перемену на самом себе. Он командовал эскадроном конной гвардии; офицеры нежно и преданно его любили и остались до старости его друзьями. Потому на парадах и смотрах его эскадрон отличался пред другими. Это обстоятельство возбудило неудовольствие великого князя Константина Павловича, командовавшего другим эскадроном, и подало повод к наговору на отца моего пред Государем, будто бы мой отец просиживал ночи за картами, зная, что Государь всего более не любил картежников, между тем как отец мой не брал в руки карт. Однажды на параде Государь закричал проходившему мимо его моему отцу: «Браво, браво, Муханов!» Надо было стать на колени и благодарить Государя; но так как он стоял в то время в луже, то отец мой не нашел возможным исполнить этой церемонии, тем более что он был в белом колете, а парад еще не кончился; он вынул свой палаш и отсалютовал по военному уставу. «Барич! — закричал Государь, — ступай за фронт», и тотчас после парада посадил его под арест.

Через несколько дней его оттуда выпустили, чтобы посадить опять под более строгий арест вследствие какой-то новой подобной истории.

Офицеров также посадили на хлеб и воду, а у отца сняли орден св. Анны 2-й степени и шпагу. Государь-наследник Александр Павлович прислал к отцу моему доверенное лицо спросить его, может ли он отвечать за скромность своих офицеров, если он будет присылать им кушанья со своего стола. Отец мой благодарил за милость, но не принял предложения, говоря, что хотя он и может поручиться за скромность офицеров, но между тем знает, что они скорее согласились бы вместо хлеба глодать камни, нежели подвергнуть Великого Князя гневу его отца. Не знаю точно, долго ли продолжался арест, но наконец и он кончился, как и все кончается на свете, и отцу возвратили шпагу и орден; но вместо того, чтобы надеть орден на шею, он преспокойно положил его в карман. «Что вы делаете? — говорили ему присутствующие, — вы себя губите!» Он отвечал: «Если хоть один день нашли меня недостойным носить орден, то не стоит труда надевать его».

Между тем он был отставлен; когда он увидел, что в приказе стоит слово «уволить», а не «исключить», то, перекрестившись, с радостью стал собираться в путь.