В ту ночь, готовясь умирать...

Зубалжат осталась с дочерью. А Фатьма с каждым годом становилась все более своевластной. Еще в школе числилась в активе, избирали ее и старостой, и пионервожатой, потом пригласили в аппарат райкома комсомола. Правда, в сектор учета, работа тихая, только мать все чаще замечала: дочь не просит, а почти приказывает. Но как не простить своей единственной? Фатьма была светом в окне одинокой жизни кассирши. Не зря говорят — и ежиха своего ежонка зовет: «Мой бархатный!»

2

— Чай у тебя, Зубалжат, как всегда, вкусный, — благодарит Кичи-Калайчи. — А ты, Дибир, как находишь?

Адвокат, смущаясь, как девушка, опускает глаза.

— Чай, почтенный Кичи-Калайчи, я бы сказал, ароматный. Не каждая хозяйка сможет так приготовить.

— Позвольте, еще налью! — польщенная Зубалжаг снова наполняет стаканы густым терпковатым чаем.

— Спасибо, мне достаточно.

— Ну, а вы, Кичи-Калайчи, не откажетесь еще стаканчик?

— Всегда пожалуйста.

— Как поживаешь, Зубалжат? Все еще одна?

— Почему «одна»? Дочь со мной. Маленькая — но семья.

— Семья-то, конечно, семья, только ведь до поры, до срока… У Фатьмы есть жених, значит, скоро расстаешься с дочерью.

— Тогда и о себе подумаю. Есть один добрый человек, тоже врач-рентгенолог, овдовел, детей растит сам…

— Счастья желаю тебе, Зубалжат. А не побоишься на двоих детей выйти?

— Что вы, Кичи-Калайчи! Его сыновья старше моей Фатьмы. Уже внуки растут, так что я сразу стану многодетной бабушкой! Но сначала надо выдать Фатьму — не в горских обычаях старухе бежать в загс впереди собственной дочери. Верно ведь?

— Материнская правда твоя, Зубалжат. Все правильно сказала.

— Ваша дочь играет на пианино? — спросил Дибир, открывая сияющую лаком крышку.

— В десятом классе загорелась было: «Мама, купи инструмент!» Были у меня деньги отложены — внесла и в рассрочку два года выплачивала. А вскоре дочь охладела к музыке: «Скучные, бесконечные сольфеджио! А преподаватель не разрешает играть по слуху то, что мне нравится! Не буду учиться! Пианино можешь продать. Лучше купи сервант».

— Да, на серванте играть учиться не надо. Поставил — и набивай посудой… — заметил Кичи-Калайчи, но тут же сменил тему. — За кого засватала свое сокровище, Зубалжат?

— Помолвки пока не было… Есть один лирический тенор… всю зиму покашливал под окном Фатьмы.

— И такая есть специальность? — полюбопытствовал Кичи-Калайчи, хотя прекрасно знал: Бадави не только отличный винодел, но и ведущий солист народного театра оперы. Они и познакомились на республиканском смотре, куда старика садовода пригласили как почетного члена жюри. Тогда винодела отметили наградой за исполнение романса, слова и музыку которого, кстати, сочинил сам Бадави.

Притихшему залу юность доверяла грусть неразделенного чувства:

Светлый месяц сладко светит…
Я зову — ты приходишь ко мне.
Что ж ты, сердце, болишь на рассвете?
Горько знать — это было во сне,
Это было, но было во сне…

— Что вы, Кичи-Калайчи! Он только вечерами кашляет, а днем делом занят! Совхоз, где Бадави работает виноделом, снова премию получил на международной выставке. Вроде парень душевный, хотя несколько заносчив. Впрочем, ему есть чем гордиться.

— Слышал я… Зубалжат, ты не очень одобряешь выбор дочери?

— И ты поверил? Чтоб я стала мешать счастью своей Фатьмы?! Давно уже все-все, что надо, приготовила к ее свадьбе…

— В добрый час! — вставляет утешительное словечко Дибир, видя огорчение доброй женщины.

— Спасибо на добром слове! — кивает благодарная хозяйка. — Желаю и вам счастья в семье.

— Да он закоренелый холостяк! — смеется Кичи-Калайчи, ввергая в краску адвоката. И сразу, посерьезнев, деловито справляется: — Сколько калыма просишь?

Теперь заря опаляет щеки Зубалжат. Схватив газету, она остужает пламень смущения, но говорит твердо:

— Я даже думать забыла, что такое калым, зачем же вы, уважаемый Кичи-Калайчи, подозреваете меня сразу в двух пороках: предрассудке и корысти?

3

И снова в помощь старику подает голос Дибир:

— Он не хотел вас обидеть. Сейчас так все повернулось, что некоторые отцы не соглашаются отдать свою дочь без калыма.

— А я — мать!

— Ха-ха-ха! — закатился довольным смехом старик. — А люди говорят: ты объявила непомерно большой калым, да еще впридачу требуешь, чтоб на свадьбе было не меньше трехсот гостей! Бадави совсем приуныл…

— Он что, родственник твой?

— Ты же знаешь, Зубалжат, у меня половина Северного Кавказа родни, — уклонился от прямого ответа Кичи-Калайчи.

— Ладно. Скажу по секрету: это все проделки моей Фатьмы. Она решила испытать Бадави.

— Жестокое испытание… — покачал головой Дибир. — Какая же это любовь, когда тебе не верят. Я бы усомнился в такой любви…