В ту ночь, готовясь умирать...

— Вот когда выберешь время познакомиться, соберешься жениться — тогда и поговорим, — осадил адвоката старый садовник и протянул руку Зубалжат: — Спасибо, дорогая, очень ты меня порадовала! На днях я уже убедился, как приятно обмануться в человеке… в лучшую сторону. Как будто сам себя сначала потерял, а потом нашел, честное слово. А что, Дибир, разве я не прав?

— Верно подмечено. Это так же радостно, как, допустим, следователю поговорить с подозреваемым и убедиться, что он ни в чем не виноват.

— А пока убедитесь, изрядно потреплете ему нервы! Повестка, собеседования, да не по душам, а по страницам протокола, и под каждой надо расписаться, а то еще обяжете дать подписку о невыезде, так ведь? — внезапно атакует Кичи-Калайчи молодого адвоката и совсем юного стажем следователя.

— Если в Марага прошел ливень, не надо говорить, что весь Дербент опустился под воду, как Атлантида!.. Почему люди боятся прокуратуры? Детей милицией запугивают. А коснись беда, на всю улицу кричат: «По-сто-вой!.. Милиция! На помощь!»

— Не обижайся, Дибир, на всякую шутку. Старость болтлива. Зубалжат, налей-ка нам еще по стаканчику; такого чаю разве только в столице на ВДНХ попробуешь, да и то смотря в какую смену попадешь…

— Вот и моя Фатьма шутить любит, но только над другими. А сама такая чуткая на обиду. Здесь, за этим же столом, собрались как-то подруги дочери. Одна и спроси: а что, Фатьма, для протокола и ты, конечно, против калыма, а если выйдешь замуж без выкупа, не пожалеешь? Разве мы хуже других, меньше стоим? Ох, как рассердилась моя Фатьма! Не дала гостям за столом посидеть — объявила: голова болит… у мамы. И поэтому надо срочно расходиться по домам. Наверное, после того раза сказала Бадави о калыме. А сослалась опять-таки на меня!..

— Да, теперь и мне все ясно.

— И с той поры не слышно покашливания под окном комнаты моей дочери. Спрашиваю: поссорились? Отвечает: «А что я, в лесу родилась? Хуже других? Болтать, конечно, людям не надо, зачем нам неприятности, ты же знаешь, где я работаю. Но и он пусть не прибедняется. Был бы студентом, жил на стипендии, тогда другое дело…»

— Так прямо и сказала?

— Слово в слово отрубила!

— И что же будет теперь?

— Наш главный бухгалтер кинотеатра, такая славная женщина, она меня русской поговоркой утешила: «Мать дочь замуж отдает, а сама по миру идет». Конечно, преувеличено, в старые времена люди ее придумали, но, чтоб перед соседями стыдно не было, я сама купила для дочери, вот, поглядите, — она взяла из платяного шкафа коробку с надписью «Печенье Красная Москва», открыла и вынула из-под шелкового платка золотые сережки с бирюзой, такой же перстень, кулон и браслет.

— Красивая работа, — одобрил украшения адвокат.

— Еще не всё! Приобрела два хорасанских платка, отрезы кримплена на платья, вот, гляньте, туфли на платформе, югославские… А вас, уважаемый Кичи-Калайчи, прошу об одном, сделайте так, вроде бы все вещи вы, по обычаю, принесли как подарки жениха. Можно хоть этим порадуем Фатьму? Девушка, пусть она хоть космонавт, хоть косметичка — все равно неравнодушна к нарядам, не хочет быть беднее других.

— Охотно выручу тебя, Зубалжат! — довольно кивает головой Кичи-Калайчи, тем более что при этом присутствует человек, расследующий дело о калымщике-свате.

— По правде говоря, портится характер Фатьмы. Сами знаете, когда девушка хочет замуж — дома горшки бьет, сын собрался жениться — на чужбину едет…

― В решете ли, в сите — воду не удержишь, Зубалжат. Помогу и с подарками, и со свадьбой. Это мой долг перед тобой и Бадави.

— Ой, кажется, дочь вернулась! ― хозяйка кинулась в прихожую. Через минуту они появились на пороге.

4

Всем известна истина о яблоке, которое недалеко от яблони падает. Глядя на мать и дочь, Кичи-Калайчи вспомнил один неудачный эксперимент местного садовода. Бедняга скрестил грушу сорта «Бере зимняя» с мелкой скороспелкой. И родились плоды: огромные, как «Бере зимняя», твердые, не укусишь. А чуть полежат — сразу начинают загнивать. Ох, шутники-садовники!

Фатьма крупная, на голову выше матери, с ясным холодноватым взглядом, полные губы решительно сжаты. Длинноногая, она одевалась так, чтобы все видели и тонкую талию, и пышную грудь.

— Познакомьтесь, моя Фатьма! — нежно улыбнулась мать, оглаживая взглядом свою единственную и, не без тревоги, всматриваясь в лица гостей: понравилось ли ее сокровище.

Фатьма деловито тряхнула густой копной волос, сверкнула белозубой улыбкой, которая не согрела прохладного блеска карих зрачков. Но вот она увидела разложенные на столе украшения, оттаяла, заискрилась радостным любопытством.

— Это продается? Вы принесли? — смело спросила и сильными холеными руками стала перебирать сережки, примерять браслет. Повернулась к зеркалу, деловито оглядывая себя, то подносила ближе, то отводила в сторону руку с браслетом.