В тусклом стекле

Дама, должно быть слышавшая, как я обращался к слуге, решила поблагодарить меня на английском. При этом она так восхитительно коверкала английские слова, а голосок ее был так нежен, что я еще больше возненавидел черную вуаль, скрывавшую от меня предмет моего романтического интереса.

Примечателен был изображенный на обшивке кареты герб. Мне особенно запомнилась фигура аиста, карминной краскою выведенная «по золоту щита», как принято говорить в геральдике. Птица стояла на одной ноге, а в когтях другой сжимала камень – странная эта поза, если не ошибаюсь, символизирует бдительность. Были там и фигуры, державшие щит, однако они быстро выветрились из моей памяти.

Изысканные манеры хозяев, вышколенность слуг, щегольское убранство экипажа, герб со щитом – все свидетельствовало о знатности сидевших в карете особ.

От этого, как вы понимаете, дама отнюдь не проигрывала в моих глазах. О магия титула! Как она дразнит, как будоражит воображение! Притом я говорю не о гордецах и не о тех, кто только и мечтает пролезть в высшее общество, вовсе нет. Титул – верный союзник истинной любви; высокое звание внушает невольную мысль о возвышенности нашего предмета. Любезное словечко, походя брошенное господином, волнует сердце хорошенькой коровницы больше, нежели многолетняя преданность влюбленного в нее соседа-простолюдина; и то же происходит во всех слоях общества. Воистину, мир несправедлив!

Впрочем, мой интерес подстегивало еще одно обстоятельство. Я считал, что весьма недурен собою. И был, вероятно, недалек от истины; во всяком случае, рост мой бесспорно составлял без малого шесть футов. Зачем, по-вашему, даме понадобилось самолично меня благодарить? Разве ее супруг – если то был супруг – недостаточно расшаркался за них обоих? Чутье подсказывало мне, что дама смотрит на меня благосклонно: даже через вуаль я ощущал притягательную силу ее взгляда.

Тем временем она уже удалялась, шлейф пыли от ее колес золотился на солнце, я же провожал ее пылким взором, вздыхая о растущем меж нами расстоянии.

Я велел форейторам ни в коем случае не обгонять, но и не терять из поля зрения карету и непременно остановиться там же, где она. Мы вскоре въехали в небольшой городок; преследуемый нами экипаж подкатил к слегка обветшалой, но уютной с виду гостинице под названием «Прекрасная звезда». Здесь седоки вышли и скрылись за дверью.

Вслед за ними не спеша подъехали и мы, и вскоре я уже всходил на гостиничное крыльцо походкой человека праздного и несколько рассеянного.

При всей моей дерзости я не хотел спрашивать, в какие номера направились знатные гости, а предпочел искать сам. Я заглянул сперва в комнаты справа, затем слева от входа; ни там ни там их не было.

Я поднялся по лестнице. Дверь одной из комнат наверху была отворена настежь, и я вошел в нее с самым невинным видом. Кроме меня, в просторной гостиной находилась одна-единственная фигурка, весьма женственная и изящная, – увенчанная той самой шляпкой, в которую я уже успел влюбиться. Женщина стояла ко мне спиной, и я не видел, поднята или опущена ненавистная вуаль. Владелица шляпки читала письмо.

Я замер, надеясь, что она вот-вот обернется и я смогу наконец-то лицезреть ее черты. Она не обернулась, но, в задумчивости шагнув вперед, остановилась перед столиком с гнутыми ножками, стоявшим у стены. Над столиком высилось зеркало в потускневшей раме.

Право, это зеркало можно было принять за картину – поясной портрет женщины неповторимой красоты.

Тонкие пальцы ее сжимали письмо, которым она была, очевидно, поглощена целиком.

Милое овальное лицо казалось грустным; однако же в чертах проглядывало и что-то неуловимо чувственное. Изящество линий и нежность кожи были изумительны. Цвета опущенных глаз я не видел – только длинные ресницы да изгиб бровей. Красавица продолжала читать. Письмо, по-видимому, очень занимало ее; никогда и ни в ком не встречал я прежде такой недвижности – предо мною стояла словно бы живая статуя.

Покуда длилось дарованное мне блаженство, я успел изучить каждую черточку прекрасного лица; я разглядел даже голубоватые венки, что просвечивали сквозь нежную белизну округлой, будто точеной шеи.

Мне следовало бы удалиться так же тихо, как я вошел, покуда присутствие мое не обнаружилось. Но я был слишком взволнован и промедлил долее, чем следовало. Она подняла голову.

Из глубины зеркала глядели на меня огромные грустные глаза того оттенка, какой нынешние поэты зовут «фиалковым». Она торопливо опустила черную вуаль и обернулась.

Догадалась ли она, что я уже давно наблюдаю за нею? Я следил за малейшим ее движением так неотрывно, словно от него зависела вся моя дальнейшая жизнь.

Глава II Во дворе «Прекрасной звезды»