В тусклом стекле

Все это, конечно же, делалось не ради того, чтобы покрасоваться на крыльце или во дворике захудалой придорожной гостиницы, – но ради прекрасных глаз, которые я увидел в тот вечер впервые и которых никогда, никогда не забуду! Иными словами, я лелеял смутную надежду, что упомянутые глаза могут бросить случайный взгляд на их обожателя и, не без тайной приязни, сохранить в памяти его безукоризненный и загадочный облик.

Пока я облачался, угас последний солнечный луч; наступили сумерки. В полном согласии с разлитой в природе в этот час меланхолией я вздохнул и приоткрыл окно, чтобы осмотреть позиции сверху, прежде чем спускаться. И тотчас понял, что окно в комнате подо мною тоже открыто: оттуда доносился разговор, хотя разобрать слова мне не удавалось.

Мужской голос был пронзителен и одновременно, как я уже отмечал, весьма гнусав; разумеется, я узнал его сразу. Ему отвечал нежный голосок, который невозможно было не узнать.

Разговор длился не более минуты. Старик отвратительно – дьявольски, как мне показалось, – засмеялся и, судя по всему, удалился в глубину комнаты: я почти перестал его слышать.

Другой голос оставался ближе к окну, но все же не так близко, как вначале.

Это не была семейная размолвка; беседа явно протекала без малейших осложнений. О, как бы мне хотелось, чтобы в комнате подо мною разгорелась ссора, предпочтительно жестокая! Я бы вмешался, встал на сторону беззащитной красавицы, отстоял справедливость… Увы! Насколько я мог судить по долетавшим до меня голосам, то была самая мирная супружеская чета на свете. Прошла еще минута, и дама запела какую-то незнакомую мне французскую песенку. Нет нужды напоминать, насколько дальше слышен голос при пении. Я различал каждое слово. Голос у графини был того нежного, изысканного тона, который, если не ошибаюсь, именуется полуконтральто; в нем слышалась глубокая печаль и в то же время легкая насмешка. Рискну дать, возможно, нескладный, но вполне сносно передающий содержание перевод ее коротенькой песенки:

Смерть с любовью, неразлучны,
Поджидают на пути;
Легковерной, злополучной
Жертве мимо не пройти.

Стон ли томный, вздох ли жаркий,

Взгляд манящий иль рука —
Все едино: две товарки
Окрутили простака.

– Довольно, мадам, – произнес старческий голос с неожиданной суровостью. – Полагаю, нет нужды развлекать вашим пением конюхов с лакеями во дворе.

Графиня весело рассмеялась.

– Ах, вы желаете ссориться, мадам! – Тут старик, видимо, закрыл окно: рама опустилась с таким грохотом, что стекло, кажется, чудом не разбилось.

Из всех тонких перегородок стекло, бесспорно, самая надежная преграда для звука; больше я не услышал ничего.

Но какой восхитительный голос! Как он стихал, нарастал, переливался! Ее пение тронуло – да что там, оно взволновало меня безмерно, и я негодовал оттого, что какой-то старый брюзга смеет зашикать истинную Филомелу. «Увы! Жизнь сложна и сурова, – глубокомысленно заключил я. – Прекрасная графиня, с кротостью ангела, красотою Венеры и достоинствами всех муз, вместе взятых, – не более чем невольница. Но она прекрасно знает, кто поселился над нею, она слышала, как я открывал окно! Не так уж трудно догадаться, для кого предназначалось пение; о да, почтенный муж, вы тоже догадываетесь, кого она желала, как вы выразились, „развлечь“!»

В приподнятом расположении духа я вышел из комнаты и, спускаясь по лестнице, замедлил шаг возле комнат графа. Не появится ли прекрасная певунья? Перед самой дверью я уронил трость и подымал ее сколь возможно долго. Удача, однако, мне не улыбнулась, и я отправился в общую залу. В самом деле, не возить же весь вечер трость по полу у заветной двери.

Часы внизу показывали, что до ужина еще пятнадцать минут.

Когда все путешественники терпят неудобства и лишения, когда в гостиницах царит беспорядок, – позволительно иной раз пренебречь кое-какими условностями. Вдруг сегодня, в виде исключения, граф и графиня решат отужинать за общим столом?

Глава IV Месье Дроквиль

Теша себя волнующими надеждами, я ступил на каменное крыльцо «Прекрасной звезды». Стемнело, взошла луна, все кругом было залито ее волшебным светом. Намечавшийся роман увлекал меня все больше, и лунный свет добавлял поэтичности моим и без того возвышенным чувствам. Какая драма, если выяснится, что графиня – дочь старика! И к тому же влюблена в меня! Но если она окажется женою графа – о, какая это будет восхитительная трагедия!..

Мои столь приятные размышления были прерваны появлением высокого элегантного господина лет пятидесяти. Во всем его облике и в каждом движении было столько изящества, утонченности и значительности, что всякий без труда признал бы в нем человека самого высшего круга.