В + В

Еще недавно я и представить не могла, что буду сидеть на кухне школьной подруги, смотреть в чёрное окно и распивать вино. В углу стоял высокий металлического цвета холодильник, показывающий температуру, он едва ли отличался от того, что когда-то стоял в её квартире того маленького города. На дверцу прилепили записку со списком продуктов, в нервном порыве некоторые пункты были вычеркнуты. Рядом светились три счастливых лица: сына, матери и дочери. У всех – прекрасные серые глаза. Миша, едва был выше женщины, худой, ещё не совсем оформившийся, сверкал ровными зубами, по-молодецки держал руку на поясе, прямо смотрел в объектив. Маша, бесформенный подросток в летнем платье, открывающем её неухоженные руки, давила из себя улыбку, растягивая тонкие губы. Их обнимала Ника, в душе которой день за днем разверзалась лава отвращения к себе и своему прошлому, улыбалась своей неизменной улыбкой модели. Её, наш, возраст нисколько не отражался на лице. Только сейчас, когда она с отвращением смотрела на красные огоньки в бокале, когда в голове возникали неприятные сцены, у рта появлялись неприятные полосы.

– Слушай, давай я устрою тебя к себе? – спросила она, не пытаясь разыгрывать заботу о моей судьбе.

– Нет, спасибо. Меня устраивает моя работа.

– Ну, смотри.

Мы замолчали. Тонкое стекло коснулось губ, ароматная жидкость размеренно потекла к горлу. Её шея жадно вытягивалась, все больше и больше поглощая вина. Лебедь мог бы позавидовать ей. Пусть мы не были уже молодыми девочками, и кожа кое-где выдавала возраст, её шея и плечи были безупречны. Хоть сейчас посреди ночи зови художника писать с неё портреты.

Она налила себе ещё и отставила пустую бутылку.

– Открыть еще?

– Я уже достаточно пьяная, – отмахиваюсь я.

– Видимо, не совсем достаточно, раз молчишь, как партизан, – она поднесла бокал и отпила немного. – Да, крепко мне тогда отец приложил, когда узнал, что мы выпили его любимого вина.

Давно накрашенная помада стерлась и помялась на губах, следы продолжали и продолжали оставаться на стекле.

– Как назло ещё последняя бутылка была, – глухо хихикнула она. – А я ему ещё такая храбрая говорю: «Так мы же оставили!» А там вина-то, – она издала шлепающий звук губами. – Мать меня как учила пить, так и не научила. Всегда пьянею быстро, – Ника подняла от жидкости глаза и с сожалением кивнула.

– Никто на тебя наручники не надевал и не заставлял пить это, – бросаю я, глядя на её тонкое золотое кольцо на безымянном пальце.

– И правда. Но я уже смутно представляю себя без вина, – её ресницы прижались к веку, оставив черный туманный след. – И без вины тоже.

– Перестань.

Давление прошлого ужасно. Оно словно пригибает тебя к земле, приковывает наикрепчайшими ремнями и не дает свободно дышать. Лежишь полумертвый-полуживой, смотришь на проходящих мимо, не желающих подавать тебе руки, и ни закричать, ни шепотом отозваться не можешь. Здесь только ты и твоё прошлое, уничтожающее тебя.

– Какая же жизнь забавная штука. Вот жили мы с тобой, не знали друг о друге ничего, а как сошлись, и спрашивать ничего не хочется.

– Жалуешься?

– Конечно, – хмыкнула она, закидывая в рот кусок яблока. – Ты, кажется, когда-то была моей лучшей подругой.

– Даже понятия не имею, что же всё изменило.

– Ты первая же начинаешь. Я уже извинилась, ты уже простила – всё, хватит.

– Хватит, – выдохнула я. – Хватит. Просто не нужно было тебе окликать меня, и ничего бы этого не было.

– Да, тебе бы не пришлось уныло смотреть, как я пью и пытаюсь упиться призрачной надеждой.

Она поднялась, забирая у меня пустой бокал. Громко побежала вода. Справа доносились легкие скрипы губки.

Маленький кусочек красного яблока с надеждой смотрел на меня, приобретая на краях темные пятна. Я взяла его и откусила половину. Побежавшая вместе с соком кислота обволокла чувствительные зубы и устремилась охватывать весь рот. Скоро проглотив, я уставилась в оставшуюся половину. Невозможно, чтобы яблоко на двух сантиметрах своей площади изменило вкус. Краем глаза я посмотрела на Нику, мысленно удивляясь её вкусовым пристрастиям. Она закрыла кран и, вытирая руки, обернулась ко мне. Я спешно сжевала остатки яблока.

Маленькие, сверкающие искусственным серебряным светом камни на крашеных ногтях сталкивались друг с другом и издавали чиркающий звук. Я опустила глаза на свои ногти – волнистые, различной формы, кое-где искусанные. Сжав кулаки и спрятав то, что не было моим достоянием, я глупо смотрела в деревянный стол. Ника села на свое место, выбирая на тарелке кусок лучше.

– Как же иногда жалко, что мы перестали с тобой писать записки, – задумчиво проговорила она.

Мне хотелось уколоть её больно, чтобы она наконец поняла, что я не желаю говорить о прошлом, о том ушедшем, прекрасном времени. А говорить о настоящем мы не можем – нет тем. Никто не знает, как и чем мы жили. Как-то жили – и ладно.

– У тебя была забавная подпись.