В высших сферах

Словно они говорили о чем-то абстрактном, Хоуден заметил:

— Я всегда считал, что подобные вещи случаются только в романах…

— Да нет. Поверьте, это не так. — Дейц снял свои очки со стеклами без оправы и провел рукой по лицу. — Надеюсь, мне никогда больше не придется наблюдать такое.

Было впечатление нереальности происходящего. Хоуден спросил:

— Ну и что было потом? — И окинул взглядом тощую фигуру собеседника — фигуру, которую жестокий карикатурист назвал однажды жердью.

— О Господи! — Дейц закрыл глаза, потом снова их открыл. Он усилием воли совладал с собой. — По счастью, их слуга оказался сильным. Он держал Харви. Мы привязали его к креслу. И все это время… пытаясь вырваться, брызжа слюной…

Это было невероятно, гротескно.

— Я не могу этому поверить, — сказал Хоуден. И обнаружил, что руки у него дрожат. — Я просто не могу этому поверить.

— Поверите, — мрачно сказал Бонар Дейц. — Поверите, если увидите Харви.

— Где он сейчас?

— В больнице Иствью. В психотделении — по-моему, они так это называют. Когда это случилось, жена Харви знала, куда надо звонить.

Премьер-министр резко спросил:

— Откуда она это знала?

— Судя по всему, это не было сюрпризом, — ответил Дейц. — Харви лечился — у психиатра — долгое время. Вам известно?

Ошеломленный Хоуден сказал:

— Я понятия не имел.

— Как, я полагаю, и никто другой. Его жена сказала мне, что в роду Харви были сумасшедшие. Насколько я понял, она узнала уже после свадьбы. И была какая-то неприятность, когда он преподавал, но ее утаили.

— Бог ты мой! — вырвалось у Хоудена. — Бог ты мой!

Оба стояли. Почувствовав слабость, Хоуден опустился в кресло. Дейц сел рядом с ним.

Лидер оппозиции тихо произнес:

— Странно, верно, как мало мы знаем друг о друге, пока нечто подобное не произойдет?

А у Джеймса Хоудена голова шла кругом. Трудно было даже понять, о чем надо прежде всего думать. Они с Харви Уоррендером никогда не были близкими друзьями, но многие годы были коллегами…

Он спросил:

— Как это восприняла жена Харви?

Бонар Дейц протер тряпочкой стекла очков и надел их. Он ответил:

— Теперь, когда все позади, она на редкость спокойна. В известном смысле ей даже, кажется, легче стало. Я представляю себе: нелегко жить с таким.

— Нет, — согласился Хоуден, — не думаю, чтоб это было легко.

С Харви Уоррендером никому не было легко. И Хоуден вспомнил слова Маргарет: «Я иногда думала, что Харви немножко того». Он тогда с ней согласился, но ему и в голову не приходило…

Бонар Дейц тихо произнес:

— Можно не сомневаться, я полагаю, что Харви будет признан ненормальным. Они обычно не спешат с этим, но в данном случае это, похоже, чистая формальность.

Хоуден тупо кивнул. По привычке он поглаживал пальцами нос.

— Все, что необходимо, мы постараемся оформить в палате так, чтобы вам было легче, — продолжил Дейц. — Я дам указание моим людям, и будет очень мало сказано. В газеты это, конечно, не попадет.

Нет, подумал Хоуден, газеты все-таки соблюдают приличия.

У него появилась одна мысль. Он провел языком по губам.

— Когда Харви… бесновался… он что-нибудь говорил?

Лидер оппозиции покачал головой:

— По большей части что-то бессвязное — отдельные слова, какие-то отрывки латыни. Я ничего не мог понять.

— И… больше ничего?

— Если вы думаете об этом, — спокойно произнес Бонар Дейц, — пожалуй, вам следует взять это сейчас.

И из внутреннего кармана пиджака он вынул конверт. На нем значилось: «Достопочтенному Джеймсу М. Хоудену». Хотя надпись была сделана неровным размашистым почерком, это был почерк Харви Уоррендера.

Хоуден взял конверт и стал его вскрывать — руки у него дрожали.

На листе почтовой бумаги — тем же беспорядочным почерком, словно писалось в момент стресса, — просьба об отставке Харви Уоррендера. А далее — выцветшая программа съезда, на оборотной стороне которой было роковое соглашение девятилетней давности.

Бонар Дейц наблюдал за лицом Хоудена.

— Конверт лежал раскрытым на столе Харви, — сказал он. — Я решил запечатать его. Так, мне кажется, оно лучше.

Хоуден медленно поднял глаза. На щеках его ходили желваки. Все тело тряслось, словно его бил озноб. Он шепотом спросил:

— Вы… видели, что там?

Бонар Дейц ответил:

— Я хотел бы сказать «нет», но это было бы неправдой. — Помедлив, он добавил: — Да, я посмотрел. Гордиться тут нечем, но, боюсь, любопытство одолело.

Страх, ледяной страх сковал Хоудена. Затем появилась покорность судьбе.

Значит, лист бумаги в конечном счете уничтожил его. И полетел он из-за своих амбиций, безрассудства… из-за неверно принятого много лет назад решения. Это, конечно, трюк — отдать ему оригинал документа: Бонар Дейц снял копию; она будет вытащена на свет и опубликована, как были опубликованы разоблачения других людей — взятки, неосторожно полученные чеки, тайные соглашения… Пресса раструбит об этом; оппоненты буду упиваться своей правотой — в политике ему не выжить. Со странной отстраненностью он думал о том, что будет дальше.

И он спросил:

— Как вы намереваетесь поступить?

— Никак.

Где-то сзади открылась дверь и закрылась. К ним приближались шаги. Бонар Дейц резко сказал: