В запредельной синеве

«Только если они будут мучить детей, только если на моих глазах их будут пытать, – только тогда, Адонай, я отрекусь от тебя и от всех заповедей закона Моисеева», – думала Изабел. Но дети были слишком маленькими, и святой суд не привлек их даже в качестве свидетелей. Изабел вознесла в душе хвалы своему Богу. Смерть ее не страшила. Ей казалось худшим наказанием сидеть взаперти в темной камере, не видя детей, которые, быть может, уже ее проклинают. Смерть – это всего лишь несколько минут страха, а затем навечно рай. Возможно, оттуда, с самых небес, Адонай позволит ей увидеть детей, наблюдать, как они растут и взрослеют… Оттуда она, наверное, сможет защитить их. Китерия совсем не была с ней согласна:

– Я очень жалею теперь, что отправилась на корабль. Лучше бы мне никогда этого не делать! В прошлый раз меня никто не сбивал с толку, вот я и не пострадала. А теперь… И зачем только я поверила Вальсу! Он всех нас погубил.

Соседка по камере выводила из себя Изабел Таронжи, особенно когда по ночам принималась кричать и проклинать Адоная за то, что он их предал. Иногда она даже билась головой о дверь.

– Выпустите меня! – вопила Китерия. – Я хочу уйти отсюда. Я больше не могу, я больше не могу.

Вальс тоже временами больше не мог. Под присмотром врача Черного Дома он выздоравливал два месяца, поскольку палач – хотя его и просили не увлекаться – несколько переусердствовал в применении пыток. Инквизиторы же хотели, чтобы главный виновный смог сам дойти до костра, и ни за что не согласились бы сжигать его заочно. Едва Вальс несколько пришел в себя, его вновь стали вызывать на допросы. Теперь их вел не столько обвинитель, сколько главный инквизитор, которому этот человек с добрыми глазами, поначалу полный и гладкий, а теперь похожий на мешок с костями, казался единственным достойным противником из всех заключенных. Тем, кому – в отличие от трусливого Консула, глубоко презираемого инквизитором, несмотря на все его уверения в приверженности христианству, – его горестная судьба оказалась по плечу. Вскоре инквизитор понял: если Вальс и проклянет в конце концов старую веру, то не потому, что в этом сумел убедить его он, а оттого только, что тот переубедит себя сам в результате долгих размышлений в тюремном одиночестве. Однако несмотря на то, что Вальс и вправду провел множество часов, раздумывая о Мессии (и выполняя таким образом пожелания инквизитора, которого считал гораздо более достойным отца Феррандо и отца Аменгуала), этот Христос мало что для него значил. Если бы Вальс и согласился принять новую веру, то, разумеется, не по настоянию святого суда. Он мог бы это сделать лишь благодаря Жуану де Сантамария, с которым случайно познакомился давным-давно, почти сорок лет назад. Временами, когда Вальс стремился окунуться в прошлое и найти там умиротворение, позабыть об ужасном настоящем, он вновь слышал голос Жуана – с легкой хрипотцой, слегка севший от стольких разговоров, от бесконечных попыток этого человека донести свое послание любому, кто захочет его выслушать.

По мере того, как Вальс вспоминал о Жуане Сантамарии, его присутствие становилось все более ощутимым и помогало раввину отвлечься от тягот заключения, вновь перенестись в Феррару, в дом его могущественных друзей – семейства Альварес Дос Сантос, португальских евреев, которые оказали ему гостеприимство и приняли его как родного сына, когда он, больной, попросил приютить его. Долгие беседы с Сантамарией явно пошли ему на пользу, помогли понять темные места и прояснить еще больше те, которые, казалось, и так были ясны. Они часто спорили, но никогда не ругались, всегда уважали мнения другого, размышляли над ними, а иногда, хотя и не разделяли их, даже допускали, что они могут быть справедливыми.

– Христос не может быть Мессией, как ты говоришь, – горячился юный Вальс. – Ведь он ничего так и не уладил. Разве мир стал лучше после его прихода? К тому же Всевышний не мог послать своего сына на мучения просто так. Адонай бесконечно мудр, он, конечно, не допустил бы, чтобы Христа распяли.

– Ты прав лишь отчасти, брат, – возражал ему этот тощий коротышка, забиравшийся на любой свободный табурет или стул, чтобы его было видно и слышно. – Христос Римской церкви, Христос продажных, развратных монахов не принес никакой пользы миру, разве что наполнил деньгами монастырские кубышки. Но наш Христос очень помог нам. Истинный Мессия обещает спасение, потому как он – источник всех надежд. Он дает нам величие, делает нас справедливыми и благородными. Вместе с верой он посылает нам возможность быть добрее и лучше, чем мы есть, быть чище. Благодаря ему мы помогаем другим людям, как если бы они были нашими родными братьями, нашими детьми, нашими отцами…