В запредельной синеве

Чужеземец снова сошел на берег. Дорога, ведущая из Порто Пи в Сьютат, запружена повозками и пешими людьми. Все торопятся. Все хотят поспеть, чтобы доказать чистоту своей крови, ничуть не смешанной с еврейской. И все радуются, чувствуя свою причастность к празднеству веры, торжествующей над порочной ересью. Вот уж завопят они что есть силы, едва завидев позади белой хоругви с зеленым крестом процессию с гнусными осужденными в санбенито, с этими падшими дьявольскими душами, которых даже Господь в бесконечном своем милосердии не захотел принять в свое лоно, а отправил во тьму. «Благодарите Бога, – сказали прихожанам проповедники на воскресной мессе, – благодарите Бога, что своими глазами увидите наказание, ниспосланное Им этим псам, этим неверным, этим еретикам. Вознесите голоса ваши, дабы возблагодарить Его за милость сию…»

Забрезжило утро. Открылись ворота Сьютат. Все колокола звонят разом. Колокольный звон плывет над городом, вспугивая птиц. Процессия двинулась. Впереди, неся толстые свечи, стройными рядами, словно муравьи с соломинками, вышагивают монахи, представители всех церковных орденов старого Королевства Майорки. За ними – сеньор наместник короля, председатель Большого совета и муниципалитета Майорки и прочие представители властей. Они следуют за Большой инквизиторской хоругвью. Позади них идут осужденные в желтых повязках на голове и санбенито: у кого изображены две крестовины, у кого – перевернутое вверх ногами пламя, и только у двоих на постыдных туниках, усеянных фигурками чертей, начертаны их собственные лица. На шее – грубая веревка, в правой руке – свеча. Опустив глаза, бредут они, босые, по камням и осколкам стекла, что набросали сверху мальчишки, желавшие посильнее посмеяться над преступниками и показать, какие они сами добрые христиане. Рядом с осужденными – священники и монахи, они их поддерживают и защищают от толпы. Завершают шествие по обыкновению сосредоточенные служители святой инквизиции в темных сутанах, со свечами, зажженными во здравие свечников королевства и во славу Господа Бога нашего Иисуса Христа.

Чужеземец, которого так и не пустили в храм, вышел из городских ворот. Он подождет у кострища, в толпе, которая все прибывает. На склоне горы устроилось больше двадцати тысяч человек. Они болтают, смеются, кто танцует, кто рассказывает смешные байки. Сегодня большой праздник. Им дадут бесплатное угощенье. Солнце еще высоко. Правда, с востока, кажется, набегают тучи. «Жаль, если дождь все испортит, когда еще такое повторится!» – сокрушаются некоторые. Они хотят одного – чтобы ярко светило солнце и зрелище предстало перед ними во всем своем величии. Палачи давно готовы. Пришлось пригласить из Мао еще двоих на подмогу. Процессия приближается. Толпа встречает гиканьем едущих на ослах осужденных. Руки у них связаны за спиной. За ними везут три гроба с извлеченными из могил телами Рафела Таронжи, жены портного Вальерьолы и Дурьей Башки. Заметив вязанки дров, Рафел Онофре Вальс срывается с места и бежит вдоль цепочки идущих, пока не находит Марию. Но даже обнять ее он не может. Солдаты, посланные наместником короля, чтобы охранять гнусных евреев от праведных проявлений гнева народа, тут же хватают юношу. «Мария!» – все же успевает крикнуть он, и к его крику присоединяется вопль Сары: «Мария! Мария!» И та отзывается стоном: «Я не хочу умирать, Рафел!» Габриел Вальс готов вырвать себе уши! Крик сына вонзается ему прямо в сердце. Раввин должен первым взойти на костер. Отец Аменгуал просит священников помолиться вместе с ним, дабы сей еретик умер, раскаявшись. Все хором возносят громкие молитвы. «Вот этим описанием я и закончу книгу, – решает отец Аменгуал. – Что за прекрасное зрелище – майоркцы, побеждающие гнусную ересь! Какой воистину торжественный и поучительный финал!» Иезуит в последний раз пытается склонить Вальса к раскаянью. Осужденный лишь отрицательно качает головой. Он кажется невозмутимым. Он почти улыбается. Больше сорока тысяч глаз следят за ним, затаив дыхание. Отец Аменгуал с досадой отходит в сторону. Отец Феррандо смотрит на него с удовлетворением: сопернику тоже не удалось обратить этого упрямца, которому суждено отныне гореть вечно.