В зареве пожара

– Константина Ильича сынок? Знакомы, знакомы-с! Вы-то меня, поди, не помните! Мальчонком ведь я ещё был, когда Вы из нашего города изволили отбыть. Тоже по актёрскому делу? Приятно, приятно! А Вы, Василий Ксенофонтович, как раз под случай пришли. Отца в городе нет. За реку в скиты собрался, на богомолье. Теперь я, можно сказать, свободный гражданин. И компанию разделю с моим удовольствием!

– Ну, брат Антон, значит, мы родились под счастливой звездой! Сей юный, но многообещающий отпрыск именитого купеческого рода и напоит, и накормит нас, одним словом, ублаготворит.

– Так идёмте, господа! – предложил Мыльников.

– Что, на твою штаб-квартиру? К Аркадьичу?

– Всенепременно-с. Потому, мне больше никуда ходу нет, по причине городских сплетен и родительского притеснения… Отсюда не далече: всего два квартала.

– Идём, друзья! «Иду к Максиму я…» – фальшиво запел Петров, беря Мыльникова под руку.

– А кто это такой Аркадьич? – спросил Косоворотов.

– Номера он держит. Вверху номера, а внизу – трактир «Мавритания». Не бывал там?

Глава XXXII Затишье перед бурей

В «Мавритании» приятелям отвели большой угловой номер с окнами на набережную.

Стеклянная дверь вела на балкон, защищённый от солнца парусиной.

В номере было прохладно от опущенных штор. Стоял полумрак.

Войдя, Петров повалился на диван, вытер вспотевший лоб и облегчённо вздохнул.

– Ф-у! Ну, теперь мы отдохнём. На улице температура прямо тропическая, а в желудке у меня настоящая Сахара! Пива! Полцарства за стакан пива!

– Да, пивка теперь недурно выпить, – сочувственно отозвался Косоворотов, открывая дверь на балкон.

– Сейчас, господа, всё будет, и пиво, и водка, – суетливо подхватил Мыльников. – Так ты, братец, – продолжал он, обращаясь к лакею, – дашь нам, прежде всего, полдюжины пивка.

– Холодного, пенистого, пильзенского пива! – с пафосом воскликнул Петров, забираясь с ногами на диван. – Графинчик водки, да не забудь поставить её на лёд, чтобы холодная была. Закусить, там чего-нибудь на скорую руку соберёшь. Да поживее, голубчик!

Коридорный вышел из номера.

Когда на столе появились пиво и поднос с графином и закусками, Петров оживился и взялся за стакан.

– Ну, Николас, – обратился он к своему юному приятелю, – призываю на твою голову все благословения неба. Спасаешь ты нас прямо от гибели. Сорок грехов тебе за это простится.

– Что Вы, что Вы-с, Василий Ксенофонтович. Я завсегда, с моим превеликим удовольствием готов разделить с Вами компанию. Но главная причина – папаша. Извольте сами знать, что это за человек есть. Держит меня, можно сказать, в большом притеснении. Карманных денег по рублю серебром-с отваливает. И смех, и грех! От людей даже совестно.

– Ну, мой юный друг, не нужно роптать на судьбу, – страдальчески поморщился Петров после выпитой рюмки.

– К счастью, ты не заражён ложными предрассудками. В выручку-то, поди, частенько заглядываешь?

Мыльников смущённо улыбнулся.

– Случается… Да Вы сами посудите, господа, как же мне быть иначе? Хочется иной раз с друзьями побеседовать и на прочие удовольствия…

– Выручка выручкой, да и старший приказчик снабжает тебя деньжонками. Парень он у вас жох. Забирает тебя понемногу в свои руки.

– Правда. Сущая правда-с! Ссужает меня-с. Одначе процент берёт хуже всякого жида.

– Рубль на рубль наживает?

– Без малого что так! Ну да, промежду нами говоря, это дело десятое. На это я не обижаюсь. Пускай наживает. Надо же ведь и ему профит иметь…

– Так на богомолье, говоришь, отец-то уехал? Грехи замаливать.

– За реку… В скиты-с… Мы ведь по старой вере.

– Ловко! Отец постом да молитвой душу свою очищает, а сынок тем временем по трактирам чёртомелит.

– Ну что же, это вполне естественно: дело молодое, – вмешался примирительным тоном Косоворотов.

– Да, тип его папаша, – задумчиво произнёс Петров, медленно пережёвывая бутерброд с ветчиной. – Мужик, можно сказать, кремень! Человек старого закала. Ты только представь себе, Антон. Миллионер, полгубернии в руках держит, а ходит в смазных сапогах и засаленной поддёвке, как какой-нибудь мелкий рядчик. Скуп до невероятного… Эх, не умеют люди жить!

Петров сокрушённо вздохнул и с сосредоточенным выражением лица взялся за графин.

– Вот уж, что верно, то верно, – согласился с ним Мыльников.

– Подлинно, что не умеем мы жить. Промежду нами говоря, одно серое невежество… Дом у нас, изволите знать, огромнейший. Что твой дворец. Потолки лепные, полы под паркет разделаны. Небель всякая, картины… Позапрошлой вон осенью старик рояль купил, полторы тысячи, как одну копеечку выложил-с. А к чему, спрашивается, рояль, коли играть некому? Так, только в зале место занимает. Причиной тому – самолюбие-с. Чтобы, значит, не хуже, чем у людей было… А сами мы внизу в трёх комнатах ютимся. Парадные горницы круглый год запертыми стоят. Только о Рождестве, да о Пасхе и отворяем… Или взять теперь в рассуждении стола… Пищу жрём, можно сказать, хуже последнего приказчика. Грубая, не деликатная пища. Щи да пироги – точно в деревне-с. Вот тебе и мильоны! Что в них проку-то?

– Погоди, брат, старик умрёт, тогда ты развернёшься вовсю.