В зареве пожара

– Что же вы молчите, юноша? – продолжал Косоворотов развязным тоном человека улицы. – Не ожидали встретить меня в таком, могу сказать, непрезентабельном виде? Пустяки! Не обращайте внимания на внешность. Будьте выше толпы и её глупых предрассудков.

Евсеев пожал протянутую руку.

– Здравствуйте…

С Антоном он познакомился вскоре после Пасхи.

Случалось, беседовал с ним на разные темы.

Одинокая, гордая, по-своему, душа бывшего актёра представляла для Евсеева известный интерес.

А озлобленный жизнью ум Антона, рождавший иногда смелые парадоксы, мрачные и горькие софизмы, делал его занимательным собеседником…

– Вы домой?

– Да… Слышали об обструкции?

– Осведомлён… как же… Первое выступление революционеров 20-го числа!

– Это вы железнодорожников так?

– Вам не нравится моё определение? Эх, юноша! Ну, подумайте, какой же это протест? Какая же забастовка? Просто кукиш в кармане показали.

– Что же, для начала и это недурно, – усмехнулся Евсеев.

В голове у него вертелась мысль спросить о Ниночке.

Но почему-то это казалось неловким…

– А как ваши, здоровы?

Антон пренебрежительно махнул рукой.

– Я давно разошёлся с ними.

– Разве? Не слышал…

– Со стариком поспорили… Живу теперь, как птица небесная: где день, где ночь.

– С сёстрами не видитесь?

Косоворотов посмотрел в сторону и нервно пожал плечами.

– К чему?

Тихо вздохнул и добавил:

– Наши дороги разные, так лучше уж не встречаться!

– Что же вы теперь намерены делать?

– Жить, пить, бродить по белу-свету, – с прежней беспечностью ответил Антон.

Они шли теперь по узенькому тротуару, по улице, ведущей в заречную слободку.

Благодаря близости реки и пристани на этой улице было много пивных, грязных трактиров и чайных лавок.

Постоянно здесь бродили кучки босяков.

Было шумно и людно…

Часто пели, а ещё чаще дрались…

Глава III Со дна жизни

– Люблю я эту часть города, – сказал Косоворотов, широким жестом обращая внимание спутника на уличное оживление.

– Там, в городе, я чувствую себя чужим… Праздная разряженная толпа, зеркальные витрины магазинов, вся эта роскошь и шумиха буржуазной жизни, выставленная напоказ, делают меня особенно нервным и раздражительным. Я отдыхаю душой только здесь, среди этих полупьяных, полуголодных босяков. Эти грязные харчевни, смрадные кабаки привлекают меня как тихие пристани – место отдыха после плавания по бурному житейскому морю…

– Тихие пристани, – задумчиво покачал головой Евсеев. – Ну, я не сказал бы этого… Здесь дно жизни.

– Дно, говорите Вы, – живо подхватил Антон, – так что же из этого? Разве Вы не знаете, что на дне всегда стоит затишье? Я разумею не дно, которое воспел Горький, а настоящее морское… Правда, здесь нет зеленоватой оцепенелости волн, нет ползучих водорослей и красивых раковин, но люди, обитающие на этом дне, также мертвы и далеки от жизни, как и трупы жертв кораблекрушений, занесённые морским песком… Чем грязнее кабак, чем грязнее и беспардоннее его посетители, тем ярче подтверждается выраженная мною мысль. Зайдите в любое из этих злачных мест, и Вы увидите прекрасные образчики живых мертвецов. Всех их захлестали волны житейского моря!

…Разговаривая, они подошли к набережной.

Направо и налево тянулись торговые склады, конторы пароходств.

…Стоял жаркий летний день.

…Дымка сизой пыли висела над набережной.

На пристанях работа кипела вовсю.

Лязгали якорные цепи, скрипели лебёдки, грохотали телеги.

Оборванные, утомлённые грузчики с грязными вспотевшими лицами суетились около товарных складов.

Работали молча, изнемогая от усталости и зноя.

Медленно, один за одним, гуськом поднимались грузчики по шатким сходням, кряхтя под тяжестью ноши…

…Для того, чтобы попасть в заречную слободку, нужно было пройти вдоль набережной и спуститься к мосту через болотистое полувысохшее русло притока реки.

На самом углу, на спуске к мосту, возвышалось большое двухэтажное здание, сложенное из кирпича.

Здесь был трактир третьего разряда с бильярдами.

Грязный притон с подозрительной репутацией, около которого постоянно толпились кучки золоторотцев, занятых игрою в орлянку.

Из окон нижнего этажа постоянно тянуло запахом перегорелого сала, слышались пьяные песни и ругань.

Тёмная разношёрстная публика посещала этот трактир.

Бывали тут мелкие шулеришки, фартовый народ, начиная от карманщиков и кончая ночными громилами.

По вечерам в нижнем этаже собирались рабочие с пристаней.

Пили чай и водку под звуки хриплого старого оркестриона.

Изредка сюда попадали гости и другого сорта.

Подкатывала к трактиру дребезжащая извозчичья пролётка и высаживала какого-нибудь загулявшего приказчика из города в компании девицы, размалёванные щеки которой не оставляли сомнения в её профессии.

И тогда в трактире начиналась широкая гульба, пока неосторожного кутилу не обирали до нитки.

…Поравнявшись с трактиром, Косоворотов с комическим сожалением тряхнул головой и хлопнул себя по карману.