В зеркале голубого Дуная

Небольшого роста человек в очках добродушно посмеивается, слушая рассказ веселого чехословацкого гостя, представителя газеты «Руде право». В этот момент трудно представить, что он тот самый Фридль Фюрнберг — пламенный оратор и острый публицист, которого так боятся враги партии[161].

Старые коммунисты — современники Фюрнберга помнят, каким замечательным вожаком молодежи был их Фридль. Как он умел организовать настоящее дело в самых тяжелейших условиях. И другое помнят: убедительные, точные слова радиопропагандиста Фридля, обращенные к австрийским и немецким солдатам, ввергнутым Гитлером в несправедливую, кровавую войну против народов Европы.

А вот под руку с женой, с двумя сыновьями идет председатель венской организации КПА Иозеф Лаушер. Оба они — муж и жена — бесстрашно и умело боролись против фашизма, были брошены в концентрационные лагеря, где много лет находились постоянно под угрозой смерти.

— Пепи! Зайди к нам! — Это окликает Лаушера один из молодых активистов, которому поручили дежурить на выставке советской книги.

— А, привет, Карли! Сейчас зайдем, — Лаушер и его жена на минуту останавливаются около стенда с меткой карикатурой на австрийского министра-социалиста.

— Здорово! В точку! — смеются крепкие, белозубые Лаушеры — отец, мать и дети.

Организаторы грандиозного праздника идут, как будущие хозяева всей веселой Вены, всей прекрасной Австрии, которая — в этот день это ясно каждому — когда-нибудь обязательно станет социалистической!

Целый день в Пратере продолжается большое народное гулянье. В полночь, по заведенному обычаю, праздник завершается гигантским разноцветным фейервер ком. Он виден всей Вене.

Нет, ни у одной другой газеты Австрии нет такого массового, подлинно народного праздника, как у «Фольксштимме»! Нет и, конечно, не может быть!

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ЛЮДИ БЕЗ МАСОК

О вы, люди, которые считали или называли меня недобрым, упрямым мизантропом, как вы были несправедливы ко мне![162]

Шларафия

После нескольких лет жизни в Австрии у меня появился довольно обширный круг знакомых. Многие знакомства были случайные, непрочные, но некоторые переросли потом в хорошую крепкую дружбу.

При каждой новой встрече, особенно в первое время, мне очень хотелось поскорее понять в человеке главное: его взгляд на жизнь, смысл его поступков. Это было непросто. Снова и снова я замечал, что мои австрийские знакомые — обычно люди любезные, приветливые, доброжелательные — вовсе не склонны, даже при достаточном сближении, откровенно определять свое кредо. И дело тут было вовсе не в том, что они имели дело с иностранным журналистом.

Весь уклад жизни, я думаю, не только в Австрии, но и в любом буржуазном государстве, предостерегает от открытого проявления симпатий и антипатий. Повседневный опыт учит быть осмотрительным и недоверчивым даже человека, занимающего положение, которое, казалось бы, позволяет ему иметь собственное мнение. Опыт предписывает коммерсанту, чиновнику, газетчику, инженеру перед уходом на службу вместе с обязательным галстуком повязывать общепринятую маску любезности, корректной деловитости и, пожалуй, легкого оптимизма. Такая маска наиболее пригодна для того, чтобы держаться на поверхности коварного житейского моря, избегать острых рифов хозяйского гнева, лавировать между начальствующими «сциллами» и «харибдами» правящих политических партий.

Что скрывается за общепринятой маской благополучия и деловитости, делающей людей такими похожими внешне и такими труднодоступными друг для друга? На этот вопрос есть не один миллион ответов. Может быть, тоска и отчаяние, может быть, угнетенная, но не покорившаяся мысль, обогнавшая время, может быть, терпеливое ожидание заветного дня, когда нужно будет выйти на последний решительный… Все возможно, и все это действительно есть за трагикомическими масками будней. Но знают живую, прячущуюся душу человека только его самые близкие, да и то не всегда.

Бывает так, что какое-то большое событие, необычное происшествие, порой даже сама смерть срывают с человека маску, и он раскрывается до конца. Маска отлетает — ненужная, давно опостылевшая, и человек предстает таким, каким он был наедине с собой всю жизнь.

Так было и с моим венским другом Альфредом Верре…

* * *

Вначале нашего знакомства Альфред Верре не говорил мне о том, что он разделяет взгляды коммунистов. Он вообще не говорил со мной о своих политических взглядах. Правда, у него были друзья в коммунистической газете «Фольксштимме», он был знаком с советскими журналистами, работавшими в Австрии, но слово «коммунизм» в устах этого седовласого дитяти венской богемы, одного из старейших братьев Шларафии тогда мне, пожалуй, показалось бы даже странным.

Однажды, когда мы бродили по тропинкам Венского Леса, я спросил Альфреда, что такое «Шларафия».