В жизни и спорте

Заикин был не только известным борцом, но и одним из пионеров авиации. В

Париже он окончил лётную школу Фармана, выполнил несколько полётов и в России.

Один из них, что состоялся в Одессе в 1910 году, едва не окончился двойной трагедией:

пассажиром авиатора был Александр Куприн.

Заикин рассказал мне об этом в 1945 году, когда мы увиделись с ним по случаю

празднования 60-летия гиревого спорта, начало которому в России положил созданный

известным петербургским врачом В.Ф.Краевским "Кружок любителей атлетики". Приезд

Заикина в Одессу в новом амплуа — авиатора — был широко разрекламирован. На

ипподроме, где должны были пройти полёты, собралась огромная толпа.

Самолёт Заикина трижды поднимался в воздух и, проделав несколько кругов над

полем, удачно совершал посадку. А в четвёртый раз, когда к авиатору присоединился

Куприн, при повороте ветер понёс плохо уравновешенную машину на зрителей. Чтоб не

натворить беды, Заикин развернулся и стал приземляться. Посадка оказалась не совсем

удачной. Но аэроплан пострадал больше: от него осталась груда обломков.

С писателем Александром Куприным Ивана Заикина связывала большая дружба. В

1919 году Куприн эмигрировал в Париж. Очутился за границей и Заикин: он жил в

Кишинёве, когда Бессарабия оказалась аннексирована Румынией. Обоим жилось нелегко.

Однажды Куприн послал Заикину 500 франков. Они часто переписывались. "Вот уж

тридцать лет пишу, — жаловался на свою судьбу Александр Иванович, — написал около

двадцати томов, а остался бездомным бродягой, как старый пёс. Так, наверное, мне и

надо. Весна в Париже проходит мимо меня..." ..."Припоминаешь, ты мечтал об

организации огромного питомника физической культуры в плане государственном. Это в

России возможно, и только в ней".

Заикин не осуществил своей мечты: его здоровье подорвал несчастный случай во

время цирковых гастролей в Плоешти. Последние годы жизни знаменитый борец провёл в

Кишиневе. Советское правительство назначило ему персональную пенсию. Не имея

возможности активно участвовать в спортивной жизни, Заикин старался не отставать от

событий, интересовался последними новостями и охотно выступал перед молодёжью с

воспоминаниями. Он радовался, что его не забывают, слал мне трогательные письма,

подписывая их "борец-авиатор Иван Заикин".

Переписывался со мной и Иван Шемякин. Вспоминая своё спортивное прошлое, он

писал: "Вся беда моей карьеры оказалась в желании "охотиться" на чемпионов, чем и

можно объяснить лютую ненависть ко мне, в особенности со стороны кулаков-

хозяйчиков. С 1908 года и до последнего чемпионата, устроенного цирком в Москве в

1923 году, я ни единого раза не потерпел поражения и до сего времени даже во сне не

лежу на лопатках".

Помню ещё одного сильного странного человека — Данилу Посунько. Был он

хлебопашцем, потом матросом и неожиданно стал профессиональным борцом. Он,

вероятно, не находил удовлетворения в своих успехах, хотя пользовался огромной

популярностью. Он мог быть, пожалуй, сильнейшим в мире, если занимался бы борьбой

всерьёз.

Я навсегда полюбил цирк. И с тех пор, в какой бы части света ни приходилось мне

бывать, если была возможность, я всякий раз посещал цирк.

Но вскоре рухнуло всё — репетиции, мечты, иллюзии. Техникум был закончен и

следовало получать направление на работу.

В это время из Магнитогорска приехал брат. Он посмотрел на нашу голодную

семью и сказал: "Езжай на Урал. Цирк никуда не уйдёт".

В составе ударной комсомольской бригады я был направлен на строительство

Магнитки.

Я покидал цирк, пробудивший во мне столько чувств, стремлений, оставляя наши

"рэпэтэ".

Печальный и жалкий стоял на перроне Гоберц. Он молчал. Оставалось несколько

минут. Вдруг он заговорил быстро и сбивчиво.

— Гоберц уже никогда не наденет фрак. Когда ты вернешься, меня уже не будет. Я

знаю. Послушай, не оставляй цирка, не оставляй!

Это были последние слова, которые я слышал от Гоберца. Он опустил голову и

подал сухую узловатую руку.

Меня направили на монтажные работы строившейся электростанции. Там же

работал и мой брат. Если приходилось туго, то помощь и совет всегда были рядом.

Работали очень много. Непривычный труд вначале совершенно изнурял. Среди

суровых, полных требовательности, юмора и насмешек людей я пытался быть

самостоятельным и взрослым. А это не всегда удавалось, Через полгода набирали

монтажников на строительство уральской Кизеловской электростанции на Западном

Урале. На Магнитке к тому времени работы по монтажу закончились, и я решил уехать.

Брат остался. Я ушёл из-под его опеки.

Шёл 1933 год...

Жизнь проходила однообразно. До самого вечера — работа, потом бараки, глушь,

мороз и усталость.

Я почему-то оказался в стороне от всех, не особенно стремился заводить

знакомства, да и ко мне никто не проявлял особого интереса.

Однажды кто-то принёс две двухпудовые гири. Я выжал их двенадцать раз,

поставил на землю и сделал стойку на дужках. Это произвело впечатление. Лёд

отчуждённости был сломан. Бригадир стал ко мне внимателен и мягок. А я, уставший от

одиночества, охотно рассказывал ему о себе, о своих планах стать цирковым артистом.