В жизни и спорте

начиналось традиционные соревнования. Определялись чемпионы. Меня среди них не

было. Вечером, приходя домой, я поднимал тяжести, прыгал, бегал, пока совершенно не

выбивался из сил. "Подпольная" подготовка не прошла даром. В один из наших

"обеденных" конкурсов я неожиданно для всех вышел в круг и выжал двухпудовую гирю

семь раз. Зрители ахнули. Совершенно спокойно и даже снисходительно поглядывая на

всех (знали бы они, чего мне это стоило!), я блистательно, как мне показалось, несколько

раз подбросил гирю.

Успех был полным.

Я был горд — стал "сильным парнем". А этот титул давали не многим. Своего я

добился — меня признали.

Вскоре всё это перестало меня интересовать. Увлечение прошло очень быстро.

В токарном отделении у нас работал Владимир Мирошниченко. О нём никогда не

говорили. Он не вызывал к себе никакого интереса. Разве что девушки обращали

внимание — был он рослым и стройным.

И вот однажды во время обеденного перерыва на глазах у всех Владимир сделал

стойку на перилах лестницы. Восхищению зрителей не было предела. Но это было не всё.

Он разогнался и перевернулся в воздухе. Он совершил чудо, и называлось это чудо

загадочным словом "сальто-мортале".

Мирошниченко оказался самым настоящим акробатом, и тренировал его старый

цирковой артист Гоберц. "Я хочу быть только артистом и только цирковым, — сказал мне

Мирошниченко. — Может, и ты попробуешь?"

Стать цирковым артистом... Что это значит, что для этого нужно?

И потом, не права ли в своё время была гадалка? "Быть твоему сыну артистом... "

На другой день вечером у входа в цирк меня ждал Володя. Появился его брат —

осветитель, и мы под грозным взглядом дежурного поднялись на галёрку.

Зажёгся свет и заиграл оркестр. Вышли униформисты, похожие на придворных или

генералов. Всё, что я увидел в тот вечер, показалось мне нереальным. Люди, которые,

сменяя друг друга, появлялись на сцене, были совсем не такими, как мы: и двое изящных

юношей в чёрных трико — братья Яловые, демонстрирующие удивительные

акробатические номера, и воздушная группа Донато, подобно птицам, парившая в

воздухе, и сам Донато в костюме клоуна — старый акробат со скорбным лицом,

проделывавший головокружительные трюки. И, наконец, группа Орэсто — "Мраморная

группа" с участием Бориса Эдера, ставшего впоследствии дрессировщиком львов.

Разноцветные лучи рефлекторов освещали овальный пьедестал с фонтаном и

застывших в античных позах четырёх атлетов в белых париках, которые стояли, словно

высеченные из камня. Они были будто неживые, эти мраморные люди, и вместе с тем

сколько в них было жизненной силы!

Человеческая память несовершенна. Она в основном сохраняет то, что лежит на

поверхности воспоминаний. Но мне кажется, что это был первый, возможно ещё

подсознательный, эмоциональный толчок, пробудивший настоящее влечение к

человеческой силе и красоте. К тому, чему я посвятил потом всю свою жизнь.

Когда чего-нибудь сильно хочешь, обязательно встретится человек, который тебя

поймёт и поможет. А может быть, мне просто повезло...

На следующий день я был у Гоберца.

Это был совершенно высохший, согнутый травмами и увечьями старик. Был он

настолько худ, что казалось, будто его щёки прикасаются друг к другу. Крупный

нависавший над верхней губой нос придавал ему зловещий вид — Гоберц был похож на

Кащея Бессмертного. Он жил только цирком и больше всего на свете любил арену. Теперь

у него была одна цель — подготовить акробатическую группу. Он мечтал надеть чёрный

фрак и выйти на освещённый огнями манеж, на котором проработал полвека... Когда

Гоберц говорил об этом, его глаза молодо загорались.

— Цирк — это самое прекрасное и самое трудное искусство. Это парадность и

блеск. Каждый день вечером у тебя праздник, праздник, — повторил Гоберц это слово и,

помолчав, добавил: — Но настоящая ваша жизнь будет в опилках, среди конюшен. И эта

жизнь тоже прекрасна. Каждый день ты должен быть начеку. И ты обязан обо всём

забыть, когда тебя вызовут на манеж. Обо всём!

Наши репетиции начались в его маленькой комнатке. Я был высоким. Движения

мои, вероятно, были медлительны и неаккуратны. Старик сердился.

— Прыжок, лёгкость — вот азы циркового акробата, — ворчал он и, несмотря на

свои 65 лет, вдруг становился на руки, упираясь в пол длинными, скрюченными, как

корни дерева, пальцами.

Жена старого Гоберца — в прошлом цирковая балерина-наездница — была

итальянкой. Её лицо всё ещё было красиво. Она очень страдала болезнью ног и сердца,

почти не поднималась с постели, но всегда оставалась весёлой.

Был голод. Мы приходили уставшие, приносили соевый хлеб. Жена Гоберца грела

чай. Говорили о цирке. Затем начиналась репетиция.

— Ну, медвед! Карашо! Джиоро прэто! — подбадривала нас жена Гоберца.

Она радовалась нашим успехам, потому что мечта мужа было единственным, что

осталось у неё в жизни.

— Метода — это пот и терпение, — в сотый раз повторял Гоберц, когда мы

уставали.

Делали передышку, а затем всё снова — ещё раз, два, три... Позже я понял, как

необходим в тренировке данный жестокий принцип: метода — это терпение и пот.

"Рэпэтэ" продолжались. Всё проходило в строгой последовательности, которой